«Амарелла Востерштейн не даёт в зад» — говорили они раньше.
А теперь, после этой ночи... после этих шести тысяч кристаллов, которые я не могла себе позволить отвергнуть... Я нарушила свою последнюю границу.
И теперь — вторник. А я иду к нему, как ничего не было. Господи, пусть он не знает. Пусть не спрашивает. Пусть просто... Пусть просто сделает то, что всегда делает. Пусть будет грубым, холодным, унижающим. Лишь бы — не разочарованным.
Я сжала колени под партой. Стянула руки в замок. Пальцы дрожали.
Внутри — словно в животе поселился демон, скребущий когтями по кишкам. Я хотела бежать. И одновременно — быть с ним. Лежать под ним. Чувствовать его вес, его дыхание. Хотеть, чтобы он полюбил меня. Хотеть — ненавидеть себя за это.
Смешно.
Жалко.
Грязно.
И всё же... именно эти чувства — стали моей новой религией.
Через час после последней пары я стояла перед его дверью. Той самой. Чёрной, массивной, с гравировкой герба академии, за которой скрывалась вселенная боли, унижений и... надежды. Моя ладонь дрожала, едва касаясь холодной латунной ручки. Металл обжигал кожу, как будто уже знал, что я пришла вновь — по своей воле, хотя называла это иначе.
«Обязанность. Долг. Уговор. Цена за выживание», — повторяла я себе, как заклинание. Но внутри всё знало правду: я хотела этого. Хотела его. Даже если это — зависимость. Болезнь. Проклятье.
Сердце билось в висках, дыхание сбилось, будто я пробежала марафон по зачарованным лестницам. Я стояла, замирая в страхе и ожидании, будто ворота ада уже приоткрылись, но я сама тяну к ним руки, срываю с себя одежду и умоляю — впустите.
«Если он узнает… если он скажет, что я грязная шлюха… если он бросит меня…»
Мозг крутил одно и то же. Как заевшееся заклинание.
«Пусть. Главное — чтобы посмотрел. Чтобы захотел. Чтобы снова… прикоснулся».
Я постучала. Один раз.
Тишина.
Потом — снова. Три коротких удара, будто сердце. Раз… два… три…
Тишина.
А потом… Голос. Низкий. Леденящий.
— Входи.
Я толкнула дверь и зашла. Кабинет был полутемный. Жалюзи прикрыты. Свет от единственного магического факела играл на кожаной обивке кресел, отбрасывая тени на стены. Воздух пах кожей, деревом… и им. Его магия здесь была повсюду — густая, как кровь, сладкая, как яд. Она касалась кожи, будто невидимые пальцы. Заставляла внутренности сжиматься, а горло пересыхать.