И проморгала появление долговязого, худосочного вампира с не предвещающим ничего хорошего (хотя от вампиров в принципе невозможно ждать что-то хорошее) выражением на мертвенно-бледном лице, смотрящего на меня сквозь решетку моей камеры какими-то неживыми голубыми глазами.
Я вскрикнула и замерла на месте.
Вампир презрительно поджал и без того тонкие губы и процедил:
– Следуй за мной, человечка.
И тут же решетка поехала вверх, пропуская меня наружу. Вот только я отнюдь не была уверена, что мне там понравится больше, чем в этой ледяной клетушке. Но разве у меня был выбор? Да и разобраться, где я нахожусь, было необходимо, если я хочу выбраться на свободу.
Я поджала губы – под стать долговязому хмырю – и вышла из камеры. И чуть не вскрикнула от удивления – здесь была совсем другая температура! Блаженное тепло охватило мое продрогшее тело, и я глубоко вздохнула. Но как такое было возможно?
Цепкие холодные пальцы обхватили мое запястье, и вампир молча повлек меня за собой. Я, не сопротивляясь, следовала за ним. Дальше по коридору, затем по винтовой лестнице, круто уходившей вверх и казавшейся бесконечной, по длинному узкому переходу со стрельчатым сводом, затем по огромному залу, полутемному, роскошному и мрачному, снова по лестнице, уже обычной, широкой и беломраморной, миновали просторный светлый зал с высоченным потолком и огромной хрустальной люстрой, висевшей под самым потолком на скрученной цепи. И снова винтовая лестница, темная, узкая.
Наконец, оказавшись в небольшом пустом помещении с тремя дверьми, мой провожатый остановился у одной из них и отомкнул замок. Молча втолкнул меня в комнату и так же молча запер. Раздались удаляющиеся шаги, и наступила тишина. Я осмотрелась.
Стены, выложенные грубыми темно-серыми камнями, местами были покрыты мхом и затянуты паутиной, а в углах прятались тени, которые казались живыми. Низкий потолок, поддерживаемый массивными деревянными балками, создавал ощущение подавленности, как будто сама архитектура этой комнаты старалась сжать пространство вокруг несчастной жертвы, попавшей в нее.
В воздухе витал запах сырости и плесени, смешанный с легким налетом чего-то сладковато-металлического. Окно, заколоченное досками, пропускало лишь тонкие лучи света, которые с трудом пробивались сквозь мрак, окутывающий комнату. В центре стоял массивный деревянный стол, покрытый слоем пыли. Его поверхность была изрезана глубокими царапинами, оставленными временем, а возможно, и неосторожными руками. На столе стояла одна-единственная свеча в засаленном подсвечнике, из которого капали восковые слезы, оставляя следы на столе. У одной из стен стоял небольшой шкаф с распахнутыми дверцами, из которых выглядывали старые, пыльные книги с потрепанными переплетами. А в дальнем углу комнаты я увидела кровать с тяжелым темным балдахином, который свисал с высоких резных столбиков. Ткань была изношенной и местами порванной, а ее цвет, когда-то насыщенно-бордовый, потускнел и выцвел. Матрас был тонким и жестким, с заметными впадинами и неровностями. На нем лежало несколько тощих подушек. Одеяло, когда-то теплое и толстое, теперь выглядело как тень самого себя – оно исхудало, края изорвались, а цвет напоминал о заплесневелых листьях. У изголовья стояла старинная резная тумбочка, на которой пылилось несколько забытых кем-то предметов: потемневшая чаша, пара пыльных свечей и раскрытая книга с пожелтевшими страницами. А за маленькой дверцей обнаружилась комнатенка с удобствами.