— Почему ты так редко зовешь меня по имени? — раздался его голос, пропитанный грустью. — Делай это чаще, хорошо? — он запустил пятерню правой руки в мои волосы и слегка стянул их в кулак. Это никак не соответствовало слову «грубо», скорее «нежно», «заботливо». — Иначе скоро я забуду, кто я есть на самом деле. Договорились? Взгляни на меня, — его вторая рука осторожно взяла меня за подбородок. — Я люблю, как мое имя звучит из твоих уст. Я люблю это, Ви, — повторил он медленнее. — Я люблю тебя.
Сумею ли я когда-нибудь привыкнуть к признаниям Гамбита? Ведь сейчас мое сердце было готово взорваться сотнями пестрых бабочек. Все окружающее стремительно меркло, и лицо прекрасного, молодого мужчины, от которого я была без ума, оставалось единственным, что я видела. Вокруг него всегда был свет. Яркий и такой ласковый.
Я ослабила хватку вокруг груди, и одеяло соскользнуло с моего тела, упав возле ног. Гамбит сделал один резкий и быстрый вдох, после чего обрушился на мой рот жадным поцелуем. Словно я была оазисом посреди его бесконечной пустыни. Подхватив меня, он сделал несколько шагов в неизвестном направлении, после чего я приземлилась на что-то прохладное и гладкое. Это был деревянный столик, довольно тесный для нас двоих, но Гамбита этот факт не смутил.
****
— Гамбит и Дан! Твою же мать! — громким шепотом вещал Дин.
Я выдохнула и, расталкивая толпу, начала пробираться в первые ряда, несмотря на то, что Мария тянула меня за руку. Зачем я это делаю? Зачем? В голове крутилась одна и та же мысль, что задуманное директором будет лишено характеристики в значении «мягко, безопасно». Этот Дом — ад, как и весь наш мир, но мы… мы все еще дети. Чем больше я думала об этом сейчас, тем сильнее понимала, что никак не могла допустить этого. Ведь он… Ведь Гамбит… он буквально ночью спас меня от Яковлевой, пусть и подкалывал, но был добр.
Оба держались ровно, если не нагло. Полнейшее спокойствие, особенно Гамбит. Излучая ауру победителя, он обвел всех нас забавляющимся взглядом и остановил его на Садате.
— Скажите мне, — к ним обратился директор. — Вы раскаиваетесь в своем поступке?
Кажется, голос самого Садата задрожал. Поговаривали, что даже он боялся Гамбита.
— Конечно! – бесстыже ухмыльнулся главный бунтарь. — А в знак своего раскаяния, чтобы уже наверняка, господин Садат, хочу преподнести вам это.