Он плеснул в стакан минералки, жадно выпил и набросился на еду.
— А теперь — за здоровье! Чтоб «зараза» обошла нас стороной. —
Лицо отца сделалось строгим и печальным. Вдруг он торопливо спросил: – Ты
поживешь пока с нами, сынок? А может, совсем останешься? Чем на чужой стороне
лучше?! — в глазах под нависшими бровями застыла надежда.
— Наверное, останусь, пап! Я никуда пока не собираюсь. В хозяйстве
дел для меня найдется, думаю, выше крыши.
— Ешьте давайте да отдыхать идите! Успеете о делах наговориться! —
мать строго стрельнула глазами на отца.
— Мам, ковид свирепствует? Здорово вас тут задело? — промычал
Максим с набитым ртом.
— Да не особо. На фермах, сам знаешь, люди кучами не работают —
все по одному, в основном. Никто у нас не заболел! А в Луговом болели люди, не
без этого! Дети и внуки заразу с городов привезли. Но все обошлось. А вот в
Порецком…
Мать вдруг резко замолчала и помрачнела.
— А там что? — уточнил Максим и поднес ко рту ложку, полную с
верхом пышным картофельным пюре.
— Не хотела говорить, да все равно узнаешь. Но раз зашел разговор,
скажу. — Мать подняла на него скорбный взгляд: — У Озеровых беда! Диму три
месяца как схоронили. За неделю ковид скрутил! Врачи изо всех сил боролись — не
спасли. От детей, видно, прихватил — педиатром работал все же. Дети легко
переносят, а вот он… И отца, Сергея Андреевича, этой же заразой подкосило. Да
надеются, выкарабкается, не старый еще!
Мать посерела лицом и с силой ткнула отца в бок.
Отец засуетился:
—Давай, сынок, еще по одной! Чтоб все у нас было хорошо!
Максим с отвращением отхлебнул горькой жгучей влаги. Поддел вилкой
кусок колбасы, бросил в рот и торопливо прожевал. Резко поднялся из-за стола:
— На лавочке во дворе посижу — душно здесь!
Он, не дав родителям опомниться, вышел из дома и мягко прикрыл
дверь.
***
От шокирующих новостей Максиму нестерпимо захотелось курить. И не
каких-нибудь легких с ментолом, а покрепче! Отца, что ли, попросить, чтобы
дошел до продуктового киоска? Нет, не поймет его отец! Ни разу он сына с
сигаретой в руке не видел. Да Максим и не курил, терпеть не мог табачного дыма.
Так, когда в Москве в Тимирязевке учился, баловался иногда. Но не
пристрастился, не нужно ему это!
Сердце придавило плитой из сплава отчаяния, тоски и стыда. Билось
оно редкими, болезненными толчками, грозясь остановиться совсем. А плита давила
все сильнее.