Я хлопаю глазами, и она хлопает глазами, становясь вмиг
беззащитной девочкой, не знающей, что делать и говорить.
– Я…
Мне становится смешно и, не сдержавшись, я начинаю смеяться и
тут же начинаю кашлять и охаю от боли. Глаза моей посетительницы
наполняются ужасом, она вскакивает со стула и в этот момент в
палату входит энергичный мужчина в белом халате. У него бородка и
усы, как у Чехова, а очки, как у Андропова, на голове белый
медицинский колпак, на шее стетоскоп. Давешняя сестричка семенит за
ним, заглядывая через плечо.
– Так, а это у нас что? – строго вопрошает доктор глядя на мою
смуглянку. – Посещения строго запрещены. Вы кто?
– Доктор, – взволнованно и торопливо говорит она, показывая на
меня рукой. – Он… Он память потерял, меня не смог вспомнить...
Он…
– Погодите, – хмурится врач.
Ему лет пятьдесят, он крепкий и коренастый, борода почти
полностью седая, взгляд твёрдый, стальной.
– Айгюль, – хриплю я, – ну что ты, разве ж тебя забудешь?
Конечно помню, я просто тебя разыграл.
Она опять хлопает большими ресницами, пытаясь обработать новые
данные.
– Ах ты, – она набирает полные лёгкие воздуха и вдруг заливается
смехом. – Ну, Егор, знаешь что…
– Так, девушка… – строго говорит Чехов. – Айгюль. Выйдите,
пожалуйста, вам здесь быть никак нельзя. Если хотите, можете
подождать у ординаторской, я вам потом объясню положение дел.
– Поросёнок, – качает головой Айгюль. – Разыграл меня. Хорошо,
доктор, спасибо. Я вас подожду.
– Значит, с памятью у вас всё хорошо? – спрашивает врач, когда
Айгюль выходит из палаты. – Какой сейчас год?
– Две тысячи двадцать третий? – опасливо спрашиваю я.
– А если подумать?
– Ну, если и не девяносто девятый, тогда восьмидесятый. Начало
июля, скоро Олимпиада. Сто процентов.
– Ну вот, так-то оно лучше. А звать вас как?
– Брагин Егор Андреевич, – отвечаю я. – Двадцать пятого января
тысяча девятьсот шестьдесят третьего.
– Хорошо. Я ваш врач. Краснов Игорь Александрович. Я вас
прооперировал. У вас пулевое сквозное проникающее ранение правой
половины груди с повреждением лёгкого. На ваше счастье, рёбра,
ключица и лопатка целы. И лёгкое едва задето.
Блин, слово в слово, как тогда. Видать от переломных точек в
судьбе не уйти, хоть тресни.
– Пневмоторакс? – спрашиваю я.
Он внимательно, чуть прищурившись, смотрит на меня, прежде чем
ответить и отрицательно качает головой.