Власть и экономическая стоимость являются парадигмами социальной реальности. Ни власть, ни экономическая стоимость не принадлежат к продуктам человеческого произвола; игнорировать их действие невозможно. Власть должна обеспечивать тот уровень единообразия, который необходим для выживания группы. Как показал Дэвид Юм, в конечном счете она основана на мнении. Но можно ли воздерживаться от тех или иных мнений? Экономическая стоимость в любом обществе гарантирует полезность производимых товаров; это печать, наложенная на разделение труда. Ее источник кроется в человеческих желаниях. Но можно ли не отдавать предпочтения тем или иным вещам? Всякое мнение и желание, независимо от типа общества, в котором мы живем, приобщает нас к осуществлению власти и к созданию стоимости. Освободиться от этого никак невозможно. Всякий идеал, изгоняющий власть и принуждение из общества, внутренне несостоятелен. Рыночный взгляд на общество, игнорирующий эту ограниченность реальных человеческих желаний, демонстрирует свою принципиальную незрелость.
Крах рыночной экономики угрожает двум типам свободы: полезному и вредному.
Если свобода эксплуатировать ближнего, свобода получать непомерные доходы, не оказывая обществу соответствующих услуг, свобода препятствовать использованию технических изобретений на благо общества или свобода наживаться на всеобщих несчастьях, тайно провоцируемых для частной выгоды, могут испариться вместе со свободным рынком – это к лучшему.
Однако рыночная экономика, при которой расцветают все эти свободы, порождает и другие типы свобод, которые мы высоко ценим. Свобода совести, свобода слова, свобода собраний, свобода союзов, свобода выбирать занятие – мы дорожим ими ради них самих. Но в широком смысле это побочные эффекты той же экономики, которая ответственна и за вредные типы свободы.
Наличие в обществе особой экономической сферы образовало, так сказать, разрыв между политикой и экономикой, между правительством и промышленностью, который создает эффект ничьей территории. Как раздел суверенитета между папой и императором оставлял средневековым князьям поле для свободы, иногда граничащей с анархией, так и разделение власти между правительством и промышленностью в XIX веке позволяло даже беднякам вкушать плоды свободы, отчасти компенсирующие их незавидное положение.