Наши вожди храбры, ибо надо быть очень смелым, чтобы брать на себя ответственность, водя народ по местам, где всё воплощает в себе смерть.
Наши вожди собранны и целеустремленны, поскольку малейшая растерянность и утрата веры – это неминуемый проигрыш в борьбе за всё, чем мы являемся.
Воле, упрямству и несгибаемости наших вождей можно только позавидовать, временами каждый из нас – в том числе и я – пытаемся равняться на них, представляем, как наши воля, выносливость и характер возводят несокрушимые твердыни.
В пустыне есть и другие племена, которые ищут идеальный оазис, где они могли бы чувствовать себя в безопасности и где их не ждало бы разочарование.
Им не позавидуешь, не позлорадствуешь над их неудачами – это было бы совсем сумасшествием. И пока под ногами несчастных пустыня, а их поиски не завершены, им только мысленно пожелаешь терпеливого упрямства.
Вот что я смею сказать о пустыне и оазисе…
Одна из главных бед нашей жизни в пустыне – это жажда и борьба с ней. Временами мы так усердно думаем о воде, что забываем обо всём на свете. Хотелось бы научиться терпеть жажду или вовсе не замечать ее – это проверка пределов нашей выносливости – однако мы не можем пересилить себя, впрочем, у нас бывает возможность утолить ее. Попадающиеся на нашем пути источники – это средство борьбы с врагом.
Наша жажда в силах не просто превращаться в потребность, которую необходимо непременно утолить, но и буквально обретать плоть.
После этого она начинает нас преследовать, и мы никогда не оборачиваемся, чтобы посмотреть ей в лицо или понять, далеко ли мы успели убежать от нее. Или наоборот, увидеть, что жажда вот-вот настигнет и накроет нас с головой.
Неотвратимость и напор – это две главные особенности потребности. Ну́жды плоти сильнее нашего эгоизма или нежелания удовлетвориться тем, что есть.
Наша жажда может становиться то огромным вихрем белого, ослепительного пламени, то, разрастаясь неимоверно, принимать вид огромной стены огня. Горячий ветер смыкается кольцом вокруг нас, а мы только и знаем, что стараемся обмахиваться руками и держимся из последних сил.
Наша жажда касается только меня и моих соплеменников.
Мы видим жажду, хотя на самом деле ее нет и не может быть, но ведь иногда наши потребности должны воплощаться во что-то видимое, ощущаемое. Всё это мираж – игра света, подымаемых ветром песка и пыли. И очень может быть, нашей правды тут нет.