– Ничего они не стоят, – подытожил дед. – Чуть что, и бросят тебя.
– Если бы не его друзья, он бы даже не позвонил Вам, – гневно сказал Ник.
– Вот как? – удивился старик. – Ну, тогда слушайтесь меня.
Ара отвернулся от старого полковника, молча прошел мимо Корби к центру футбольного поля и стал всматриваться в россыпь гравия. Ник последовал его примеру.
– А ты что стоишь? – прикрикнул на Корби дед.
Корби пошел вслед за друзьями. Рябин заложил пистолет подмышку, выковырнул из обоймы верхнюю пулю. Потом поискал рукой в кармане брюк, достал еще две пули и зарядил их в обойму, а поверх них обратно вставил ту пулю, которая раньше была верхней.
Трое подростков, наклонившись, прочесывали пять квадратных метров правее того места, где лежали их сумки и рюкзаки.
– Ты мог бы хоть слово сказать, – заметил Ара.
Корби не ответил.
– Нашел! – крикнул Ник. – Прямо рядом лежат.
Он поднял две гильзы. Старик в этот момент уже осматривал тело погибшего.
– Хорошо, – отозвался он. – А где вы в школу вошли?
Ник показал на запасной вход. Дед затрусил по асфальтированной дорожке, идущей вдоль стены здания.
– Быстрее за мной, – поторопил он подростков, – только по асфальту!
Ребята бросились за ним, вверх по лесенке, мимо распростертого Андрея и дальше, по дорожке под стеной. Корби волочился позади. Внутри у него было темно. Он вспомнил, как со спокойной решимостью рассекал свои руки лезвием бритвы. Теперь это спокойствие почти вернулось. Поражение? Неудача? Не вышло стать героем? Неважно. Ничто не имеет значения, ведь все умрут – как Андрей, как отец и мать. Солнце зайдет, и наступит тьма. Пуля обязательно найдет свою цель. Кровь перекрасит воду в вино.
– Вот гильзы, – сказал Ник.
– Дай сюда, – обернулся дед. – Как вы шли к школе от центра поля?
– Они поднялись вон там, по склону, – показал Ник. – А я сделал крюк – хотел вызвать Андрею скорую.
– Ты звонил в скорую? – уточнил старик.
– Нет, – ответил Ник и передернул плечами. – Я понял, что он умер.
– Газон больше не топтали?
– Вроде бы нет, – ответил Ара. – Только если там.
Он показал в направлении, где лежало тело.
– Понятно, – оборвал его дед. – Ладно. Это потом.
Корби слушал их разговор и чувствовал себя в несокрушимом панцире одиночества. Дед, Ара и Ник стали для него бесконечно далекими. «Пусть делают, что хотят, – думал он, – они ничего не изменят и ничего не добьются».