Ростислав ушел. Князь сел у оконца на скамью, застеленную алым бархатом. Солнце уже садилось за дальним лесом. Его низкие лучи через венецианское стекло заливали светлицу розовым светом. Евпраксия стояла напротив отца, вся освещенная солнцем. Большие серые, как у матушки, глаза играли помимо ее воли, на розовых губах застыла улыбка. Руки ее теребили косу, которая лежала на груди, уже обозначивающей девичью прелесть.
– Слушай батюшку со вниманием, отроковица. Почему я увез тебя из Киева? Да потому что Вартеслав привез в стольный град послов германских и жениха с ними кровей королевских, именем маркграфа Генриха. Вот и хочу знать, родимая, как ты исполнишь волю батюшки?
Краски на лице Евпраксии поугасли, и она покорно ответила:
– Мне ли тебе перечить, батюшка. Только ведь я недолетка и в семеюшки не гожусь.
– Верно. Да подрастешь до венчания. Так уж ноне в Европах принято.
– Глянуть бы глазком, батюшка, кому служить буду.
– Глянешь. И приневоливать не сочту нужным, коль душа лик его не примет. Ведомо мне, что за жизнь с несердешным.
– Родимый батюшка, вечно молю Бога за твое милосердие ко мне. Я же токмо любовью могу отплатить тебе. – И Евпраксия шагнула к отцу, опустилась на колени, припала грудью к его ногам. Но смотрела на отца по-прежнему весело играющими глазами.
«Господи, ты и на смертном одре останешься горящей свечой», – подумал Всеволод и приласкал дочь.
В Киев они вернулись уже в густых сумерках майского вечера. На теремном дворе было пустынно. Лишь стражи несли службу да двое княжиих мужей то ли ждали великого князя, то ли праздно вкушали майскую благодать. То были воевода Богуслав и дворецкий Василько.
– Князь-батюшка, послы-то заждались, – сказал Василько, подойдя к Всеволоду. – Да нетерпеливы уж больно.
– Подождут. Одним днем большую справу не решают. – Он посмотрел на колесницу, увидел, как из нее вышла Евпраксия и убежала во дворец. Спросил дворецкого: – Жениха-то рассмотрели?
Однако ответил воевода Богуслав.
– Высок и худ, аки жердь, – усмехнулся он. – А ликом – ангел.
Всеволод шевельнул плечами, зевок рукой прикрыл, сказал обыденно:
– На покой пора, – и направился к красному крыльцу.
Однако из гущи сумерек от гридницкой появилась фигура в черной сутане, и князь услышал ломаную речь, какую с трудом разобрал:
– Великий государь, выслушай слугу папы римского и избавь себя от кары Божьей.