Князь Всеволод продолжал скакать рядом с кибиткой. Он слышал стенания Анны, и его сердце тоже заходилось от боли. Но ему оставалось одно: страдать беспомощно. Иной раз он отвлекался от того, что происходило в кибитке, отъезжал в сторону, окидывал взглядом дружину и видел, что кони идут как должно. И зная, что половцы не в состоянии двигаться быстрее, успокаивался, вновь возвращался к кибитке.
До Киева оставалось четверть поприща, когда из кибитки показалась боярыня Аглая и позвала Всеволода.
– Князь-батюшка, вызволяй из беды, – крикнула она.
В свои тридцать девять лет князь был еще ловок и быстр. Он подлетел к кибитке и перемахнул с коня на козлы к вознице, с них нырнул вовнутрь.
– Государь, родимый, помоги мне, – услыхал он хриплый зов княгини.
– Князь-батюшка, возьми ее за руки, дай вместе с нею волю дитю, – подсказала Аглая.
Он подобрался к Анне, взял ее руки и принялся водить ими по животу, нажимая все сильнее и сильнее, вкладывая в руки Анны всю свою мощь. Всеволод близко приник к лицу Анны и повторял:
– Все будет лепно, лебедушка! Мукам уже конец!
Анна отозвалась на ласку, страх улетучился, она поверила, что все будет хорошо. Ноги ее развернулись до предела, лоно разверзлось, и показалась головка дитя. Аглая подложила под нее свои руки. Из лона что-то текло, может быть, кровь, но дитя уже выходило свободно. Вот только пуповина связывала его с матерью, но Фрося ее ловко перевязала и обрезала. Еще мгновение – и Анна освободилась от дитя, слабо простонала и устало откинула голову на кошму. Дитя уже покоилось на чистой холстине в руках Аглаи. В кибитке воцарилась тишина, только стук колес, только топот копыт доносились до чуткого слуха замерших в ожидании детского плача страдальцев. Ан нет, девочка не плакала. Она открыла глазенки и загулькала, загулькала. Но всем показалось, что она засмеялась. И стало жутковато: никто из них не слышал, не знал подобного, чтобы дитя не огласило плачем свое появление на свет Божий. И первой пришла в себя Аглая, крестясь, воскликнула:
– Князь родимый, чудеса-то какие! Она смеется! Ой, страсти нас ждут!
– Да пусть смеется, – избавившись от оторопи, ответил Всеволод. – Знать, тому причина.
И совсем немного прошло времени, как «причина», по мнению Всеволода, прояснилась. В тот миг, когда княжна Евпраксия появилась на свет, половецкая орда прекратила преследование дружины Всеволода и повернула на Чернигов. Князь еще и кибитку не покинул, как из хвоста дружины примчался тысяцкий Ивор, спросил у воинов, где князь, и, подскакав к кибитке, крикнул: