– Кулак с печи прискочил!
– А шустрый ты, – не замечая дерзости, подметил Николай Модестович, – петушок! Стоишь подле печи, вот тебе и набили… Свои или зареченские?
Сбросив оживление с лица, Степан снова замкнулся. Сросшиеся у переносицы брови собрались в складку. Буркнул еле слышно:
– Есть кому. Зареченским не поддамся. Тятька зыкнул…
Сказал, и тут же пожалел об этом. Сроду никому не жаловался. Да и зачем сор из избы – вон, мало ли что в семьях бывает.
Татьяна с сочувствием глянула на парня. Уж она-то знала суровый норов отца Степана, и теперь гадала: что же могло произойти в их семье.
– Горяч очень? – не унимался Николай Модестович. – Часто он шумит и кулаки в ход пускает?
– Шумит, говоришь? – удивленно спросил обескураженный Степан, и впервые глянул в глаза собеседнику.
– Лес тоже шумит. И лед на озере как начнет бухать на Крещение, а кому от этого больно и обидно? – он привстал со своего места, махнул с досады рукой, будто отрубил. – Что тятька? А ты, барин, из воли отцовой вышел бы?
– Ну, как тебе сказать? Смотря по какому поводу, смотря при каких обстоятельствах, – задумался Николай Модестович, понимая, что отвечает неискренне.
– Во-во! Вот кобелю на хвост наступи – скулить станет. Но то ведь не нарошно! А тут ложкой оловянной – ни про што, ни за што.
– Кипит! – кричит от печки Татьяна, снимая с самовара трубу. – Папа, неси на стол! Не поскользнись – мокро, сейчас подотру!
– Ух ты! Вот распелся! – Татьянин отец нагнулся к самовару. Будто бы глухо стукнула дверь. «Вовремя хозяин вернулся!» – подумал он. Поставил самовар на медный поднос и, предвкушая удовольствие от чашки чая, глянул в сторону Степана. От внезапной догадки лицо его вытянулось, растерянно и с горечью произнес:
– И был таков… – покачал с огорчением головой, сел за стол, будто больной, машинально возя по скатерти чайной ложечкой. – Удрал, шельмец!
Пел самовар, да было слышно, как голос Татьяны звенел за воротами:
– Степа! Степан! Вернись!
– Ушел? – спросил отец, когда она вернулась в дом. Молча кивнула, вздохнув с досады.
– Как воришка! – удивлялся Николай Модестович. – Поди, узнай у здешних кержаков, что у них на уме. Говорят одно, делают другое.
– Пора бы тебе уж привыкнуть к их повадкам, – мягко упрекнула отца дочь. – Зачем ты в душу ему вторгаешься? К больному месту прикасаешься.