этой
кошки также не обошла искушенных и сообразительных присутствующих умов. Тема табу, таким образом, негласно и всеми была определена, но, как это и всегда бывает, нет, чтобы ее в стороне и в покое оставить, напротив, все на этой теме вдруг разом зациклились, про себя увлеклись и никак не умели заговорить о чем-нибудь другом. Потому и безмолвствовали. На Андрея Константиновича было больно глянуть в эти минуты и Дмитрий Сергеевич, как истинный и преданный друг, поспешил прийти ему на выручку, разбив этот страшный лед молчания. Только вот сделал это он, по своему обыкновению, неловко: зацепил-таки своею речью щекотливый вопрос и даже не совсем косвенно. Заговорил он о страстях, чем тут же произвел резонанс среди гостей, заставил надолго задержать дыхание Антонину Анатольевну и еще ниже склонил голову друга. Такой поворот событий его, бесспорно, разочаровал, но он решил рук не опускать и тут же, как-нибудь все это дело замять и исправить. Пусть в неприличной роли Полишинеля, но он грозовую тучу от Андрея отведет! – решил про себя Пряников и приподнялся за столом для объяснения.
Как раз в это же время тихонько входил в ворота родительского дома Данил Игнатов, приехавший домой с учебы без предупреждения, а мы, как помнит дорогой читатель, за ним следовали… Он остановился в трех шагах от калитки, в тени дома, куда не достает свет из беседки, и продолжает стоять там никем незамеченным. Что его остановило, об этом упомянем позже, улучив свободную минуту. Пока же сконцентрируем свое внимание на Дмитрии Сергеевиче, который к этому моменту уже держит ответ перед маминой подругой:
–Вы, Маргарита Олеговна, столько всего сказали, и так наскоро, и так умно, что мне, кажется, всего так сразу и усвоить не удалось.
–Я осмелилась поинтересоваться… – намеревается разъяснить свой вопрос Маргарита Олеговна.
–Нет-нет, – спешит перебить ее Пряников, – основа вашего интереса, так сказать, хребет его, мне совершенно ясен, – говорит он почему-то семеня на месте своими коротенькими жирными ножками, что его и без того забавной грузной фигуре только добавляет комичности. – Здесь вы весьма остроумно и точно заметили, что мое изложение собственной мысли как-то не сложилось, вернее, не так сложилось, точно слова я не те подобрал. И это весьма может быть, и даже наверно. Но ведь и вы, наряду с тем, могли не всё правильно воспринять… то есть, может быть, и очень даже правильно, – спешит он поправиться, – но все же как-то резко пересказали, как-то, как вы одна умеете, как-то перенастроили, что ли, на свой лад. Фу-у-х, – переводит Пряников дыхание и вытирает крупные капли пота, что выступили на его лбу и на безволосой макушке. – Да что я перед вами, как школьник! Нет, ну, в самом деле? – говорит он, точно опомнившись, и садится, но, тут же, снова встает и, как будто ободрившись и даже приосанившись, с невесть откуда взявшейся решимостью в голосе продолжает: