Когда Гриня оставался с ним дома, начиналась холодная война. Если в отчиме была нужда – дотянуться до книги на верхней полке, застегнуть пуговицы на рубашке – Гриня громко произносил своё коронное приказание: «Достать Бианки» или «Застегнуть рубашку», чем приводил Витуса в тихую ярость. Этим всё и заканчивалось: Гриня два раза не повторял, а отчим игнорировал такого рода «просьбы», так что книга оставалась на полке, а рубашка – расстёгнутой. Василиса металась между мужем и сыном, давая каждому понять, что любит, любит его, но ведь и другой достоин… Ах, это их не интересовало вовсе, и они боролись – каждый по-своему – за её внимание. И уже оба выталкивали, всеми силами выжимали ту единственную, по-настоящему главную соперницу, смысл всей жизни Лисы – её научную карьеру. Но тут они встречали такое противодействие, что на какое-то время забывали собственные распри.
Рождение ребёнка – это всё-таки оказалась девочка – нисколько не улучшило атмосферу в доме. Бедный, бедный Гриня! Целыми днями он сидел в своём тесном закутке детской, оборудованной из аппендикса, стараясь не слышать звуков, с лёгкостью проникающих через тонкую стенку: надоедливого писка сестрёнки, лающих интонаций Витуса, раздражённого или гневного монолога матери. Он спасался книгами и пластилином: читал всё подряд и лепил разных чудищ. Раздавленные и прилипшие к подошвам, они – вкупе с мокрыми, подванивающими трусами и сопливыми рукавами – давали Витусу повод для ежедневных выволочек. Гриня даже мечтал: скорее бы настал час наказания, чтобы потом можно было спокойно читать и лепить. Но, к несчастью, отчим быстро просёк, чем отводит душу пасынок, и наказанием стал запрет на чтение и лепку. Запрет на день, на два дня – в зависимости от степени тяжести проступка.
Мать пыталась заступаться, но Витус проявил несвойственное ему упорство, настаивал, брал инициативу на себя с логичной формулировкой: мальчику нужна мужская рука. И Василиса ещё глубже погружалась в дела: лекции, симпозиумы, командировки. Тем более, что сын внешне ничего не проявлял: не просил, не плакал, не сердился. Он разом застывал и мог часами сидеть в одной позе, а если его выводили на прогулку, шёл походкой сомнабулы, с открытым из-за полипов ртом. Чем приводил Витуса в трясучее бешенство. Он так и конвоировал пасынка, накалённый и дёрганый. И прохожие с недоумением оглядывались.