Однажды она даже осмелилась заговорить со мной, так чтобы потом похвастать Дэвиду, как я решился заговорил с ней. Это было в Кенсингтонском Саду, и она спросила только о времени, совсем как дитя, мимоходом, чтобы потом забыть, когда добежит до своей няни. Но я был готов даже к этому и, приподняв шляпу, указал тросточкой на часы на башне. Должно быть, она была обескуражена, но как только я отошёл чуть дальше, с немалой тревогой услышал её смех.
Смеялась она совсем как Дэвид, которого я веселю дни напролёт, лишь бы этим смехом наслаждаться. Мать передала сыну свой смех. Как и многое другое с самого первого дня знакомства с ним, однако, она так тщательно обрабатывала его качества, что сразу их сходства и не заметно было. Но сказывалась и природная непосредственность мальчика. Стоило только выпустить его ладошку из своей руки, как он тут же вырывался как стрела из лука. Встретившись с ним взглядом, понимаешь, почему птицам надо летать. И как это до сих пор его прогулки ограничивались только Кенсингтонским садом? Будто слетает сюда птицей за крошками хлеба – и это творение хрупкой на вид женщины, думаю, даже её саму это удивляет. Кем только не бывает Дэвид за день. Споткнувшись на тропе, он растягивается древнегреческим богом – угодно же было Мэри А*** сделать его таким, но ей хочется сотворить его прямо совершенным созданием. Однажды я застал Дэвида залезающим на дерево и его маму с затаённым страхом следившую за ним. Она не запрещала ему этого, потому что мальчик должен быть смелым, но сама при этом, как мне показалась, в каждой ветке видела опасность его падения.
При этом Дэвид в восторге от своей мамы – ему она точно видится совершенством, к тому же он уверен, что только её молитвами и может попасть на Небеса, сколько бы не нагрешил. Потому шалости и даются ему так легко. По-видимому, мама строго отчитала его за это, так как Дэвид как-то признался мне, что она не так уж хороша, как ему кажется.
– Я бы не ставил её добродетель под сомнение.
– Правда? Вы считаете её хорошей?
– Может быть, даже лучше, чем тебе думается! – уверил я мальчика.
Сохрани Господи всех матерей, пусть даже с недостатками, потому что когда мать обнажает душу перед своим ребёнком, не скрывает ничего. Такой страшный час приближается обычно каждый день после шести-семи вечера, когда все дети готовятся ко сну. Когда дети ложатся позднее, им уже неведомо подобное мистическое таинство. Едва дитя, укрывшись одеяльцем в своей кроватке, таинственно смотрит на мать, та видит плоды всего прожитого дня, и её уже не спасёт ничто суетное в минувший день – в законный час своего ребёнка мать предстаёт перед его судом: