Вульф медленно подошёл к директору, и, кося взгляд, небрежно потрепал его за плечо.
– Эй, не плачьте, я не могу видеть мужские слёзы. Мне тоже хочется плакать, когда я вижу слёзы других мужчин. Вы же понимаете, куда я клоню? Замкнутый круг! Я вижу свои слёзы и мне охота плакать ещё сильнее! В итоге всё длится до тех пор, пока мне не брызнут в глаза перцовым баллончиком.
Стенания мужчины не прекращались, а даже наоборот, усугубились, как только он увидел наворачивающиеся слёзы на глазах у Вульфа.
– Да успокойтесь вы! – Вульф зарядил пощёчину Николаю Степановичу, держа себя в руках из последних сил. – Быть может, это шанс вернуть всё как было! А мне, ну так, между делом, начать работать у вас, – к слову добавил Сергей Анатольевич.
Директор вроде успокоился, и, вытерев слёзы тыльной стороной ладони, встал, отряхнулся, и сел на своё рабочее место.
– Я, как только вас увидел, сразу вспомнил о нём. Вы вылитая копия его, – разоткровенничался Николай Степанович, вытирая платком опухшие глаза. – Ах, и как же прекрасно он играл на фортепиано! Он был словно человек оркестр, одновременно играя на фортепиано и на моих струнах души.
– Вообще ничего общего, – отрицательно закачал головой Вульф, – мне вообще медведь на ухо наступил. Это конечно совершенно не значит, что я не могу играть на фортепиано. Могу. Но зачастую не в такт, да и другим не нравится. Хотя, на вкус и цвет. И всё же, бросьте, он сейчас седой уже, справный, живот не даст соврать, облысел уже почти весь.
– А раньше был как вы! – снова расчувствовался директор, но Вульф остановил его движением руки.
– Что значит как я? Вы же не имеете в виду, что в возрасте я стану как Константин Сергеевич?
– Никуда от этого не деться, – развёл руками Николай Степанович. – Старость… Никуда от неё не деться. Она, как пищевое отравление, обязательно тебя настигнет, когда ты этого меньше всего ожидаешь. А гены… Бессердечные сволочи… Собственно, как Игорь Алексеевич, тоже с нами в НИИ работал. Редкостная скотина…
В ногах у Вульфа появилась слабость. Он схватился за голову, и обессилено рухнул в угол, который минуту назад оккупировал расстроившийся директор.
– Я не хочу становиться лысым…
Истерика Вульфа отличалась от той, в которой ещё недавно прибывал Николай Степанович – полное отчаяние. Он сидел в углу, обхватив себя за плечи, и покачивался вперёд-назад.