Вот теперь, кажется, – всё.
Еменгулов устало оглядел себя; вся телогрейка перемазана грязью вперемешку с кровью. Попытался отряхнуться, но только больше размазал всё это по рукавам. Поморщился, подумав, что глупость делает, и, держась за голову, побрёл в контору.
Когда разгорелась керосиновая лампа, увидел ключ, на пол-оборота застрявший в замочной скважине огромного сейфа, который начал ржаветь ещё при царе-батюшке. Рукояткой револьвера несколько раз грохнул как по барабану по дверце сейфа в районе механизма замка и с усилием провернул ключ. Дверца со скрипом открылась.
Давно хотел приказать, чтобы смазали ржавый неподатливый механизм, да всё руки не доходили. Теперь оказалось – кстати. Вот теперь вышло так, что этот механический ржавеющий старичок его от смерти спас. Еменгулов усмехнулся, – как лучший друг.
Он вскрыл барабан револьвера. Один патрон в обойме был специально порченый. Именно на этот патрон был установлен механизм, чтобы первого выстрела не последовало, на всякий случай. Пригодилось, раз в жизни, а пригодилось. Переставив барабан в первоначальное положение, Еменгулов бросил револьвер на полку и захлопнул дверцу.
Суки! Мелочь их подвела. Но, стало быть, мы ещё повоюем.
Заканчивалась осень одна тысяча девятьсот сорок третьего года. Радио голосом бессменного диктора Левитана вселяло в советских людей надежду на скорые перемены к лучшему. Не только потому, что Советская армия повсеместно теснила фрицев. Неистребимая надежда прорастала из тайников души человеческой, но война продолжала безжалостно сыпать в семьи казённые похоронки.
Однако всё же общее настроение складывалось скорее из побед на фронте, чем из многочисленных личных трагедий, и поэтому Владимир ещё острее переживал неожиданный и, как ему казалось, несправедливый поворот в своей начинающейся биографии. Вместо того, чтобы ехать на фронт, где свершалось событие опасное, волнующее и грандиозное, он тащился на перегруженном грузовике по глухой уральской тайге. Молодость младшего лейтенанта, замешанная на патриотизме, не страшилась войны. Гораздо хуже героической смерти представлялась нынешняя перспектива, – служба в глубоком тылу в охране тюремной зоны.
В полусонной одури, куда он иногда погружался по дороге, ему чудилось, как он расстреливает из автомата разбегающихся немцев, похожих на крыс в длинных серых шинелях. Он желал самой жестокой мести. Однако судьбе было угодно распорядиться по-другому.