Жизнь – такая. Она не будет упрашивать и объяснять урок по многу раз. И на второй год не оставит. Оставит в кювете у расстрелянной машины, один на один с судьбой, с тоской смертной, с голодными глазами детей, которые ложатся спать на полу и даже не просят есть. Знают: нету. Было бы – отец бы дал, сам бы не съел.
Бедный Ибрагим! Он был самым честным из всех людей, с которыми мне приходилось встречаться в моей беспокойной, полубродячей жизни. Он был абсолютно честен, что должно было быть удивительным при его ужасающей нищете, неприкаянности. И поголовном воровстве и хищничестве окружавших его каждодневно базарных торговцев. Хотя… Потому и был он беден, что был честен. «Кто без страха и упрёка, тот всегда не при деньгах».
Он родился и вырос в Баку, городе интернациональном, особом, исключительном. 26 комиссаров – символ справедливости и честности. И когда у Ибрагима появилась возможность одним махом стать богатым человеком и для этого потребовалась самая малость – всего-навсего немного солгать, чуть-чуть предать того, кто ему верил, Ибрагим не сделал этого.
Удивительно это или нет? Или прав был Хемингуэй, когда говорил, что чем ближе к линии фронта, тем более замечательных людей там встречаешь?
Ибрагим один держал линию своего фронта. И когда он ушёл за горизонт времени, этот участок остался неприкрытым. Неприкрытым потому, что заменить Ибрагима некем. Никто другой не согласится закрыть своим телом эту зияющую брешь, никто другой не согласится быть так близко к передовой, к линии огня. Зачем? Чтобы открыто смотреть всем в глаза? Но этому можно научиться и на рынке, придерживая незаметно пальцем чашу весов.
Бедный Ибрагим! Я должен был во что бы то ни стало разгадать тайну времени, чтобы вернуться в тот день, когда Ибрагим принимал свой последний бой. Я должен был вернуться, чтобы всё изменить или хотя бы встать с ним рядом. Ведь он не знал даже того, как снять пулемёт с предохранителя…
Ибрагим меня не предал. Так могу ли я предать его?
Мне иногда интересно, а что бы я сделал, если бы тогда был вместе с Ибрагимом?
Слава Богу, что такого не случилось. А сомнение всегда толкуется в пользу обвиняемого.
Я подозревал, что всё это имеет отношение к моим навязчивым сновидениям.
И я рассказал ему про Ибрагима. Я рассказал, как нашёл его, ещё живого, лежащего на спине с ножевой раной в боку. И как он, чуть улыбаясь краешком губ, тихо повторял: «Только через мой труп, только через мой труп…» И умер у меня на руках. И я не знал, что надо делать. Я не мог ничего сделать. Я был бессилен. И это бессилие порождало отчаяние. И это бессилие – как его преодолеть, как всё изменить, я не хочу больше переживать такое… И если я не могу забыть – что делать мне?