— Победит все равно Наталья, — заявила та и скривилась. Эмиссар вызывал у нее судороги лицевых мышц.
Тропинина действительно победила. Отдуваясь, она гордо оглядела группу, Марк самоликвидировался на свое место, юнтары я сгреб и запихал в карман. На то, чтобы дописать зачет, оставалось минут десять. Предложение я заканчивать не стал и перешел к следующему. Елизарова поерзала задницей по стулу и мечтательно уставилась в окно. Солнце било в глаза.
Я прекрасно понимал, почему Эмиссару не терпится ей вставить: она красивая, рыжая, с губами и сиськами, пусть и мелкими. Эмиссар наотрез отказывается это признавать, но Елизарова ему нравится. Может быть, он даже по ней сохнет. Он не любит такое обсуждать. Просто получает от Елизаровой, а потом ноет, какая она дура, и вообще водится почему-то с Харей. Хьюстон ходит с ней на собрания старост и говорит, что она нормальная.
А я люблю разглядывать Елизарову, потому что мне нравится все красивое. Мамаше, пока я еще был подвержен ее влиянию, удалось привить мне это. Мать думала, что я буду наслаждаться созерцанием портретов ее предков-магистров, но я предпочитал смотреть на сиськи девчонок, которых она с удовольствием сожгла бы на костре.
А вот Елизарова меня никогда не разглядывает. Как не разглядывает Эмиссара, Хьюстона, Верейского и сотню других парней в этом замке. Я часто замечаю, как на меня пялится Наташка Логинова, как смотрит худышка Меркулова из отвратительно древней семьи и Смирнова, которая чуть не завалила меня в начале года. Они все очень даже ничего. Но, если бы отводили взгляд, были б втрое лучше.
Стоит сказать, что я никогда не думаю об Елизаровой специально, как это делает Эмиссар. Я сталкиваюсь с ней в общаге или в Главном зале, где мы едим, и только в тот момент мне начинает нравиться глядеть на нее. Когда Елизарова перед глазами не маячит, я смотрю на Челси. Или на Аньку. Или на…
На стол упал скомканный листок. Новикова лыбилась мне, как бы намекая, что не против быть снова облапанной за оранжереей. Она была из Виредалиса, но не была сукой, как вся моя семейка, как все друзья моей семейки, как друзья их друзей. Я давно догадался, что дело тут не в принадлежностьи к определенном факультету, а в дерьмовости самих людей. Елизарова тем временем нагло развернула записку, предназначавшуюся мне, и прочитала вслух с пафосным придыханием: