Все так, как она помнила: широкая дорога, петлявшая по склону удавом, по обе стороны которой раскинулись, подобно крыльям, луга, что спустя месяц-другой окрасятся цветами «славы снегов», весенников и ириса. И вдали точно шипы на «вершинах» кожистых складок – смешанные и хвойные чащи.
Все так, как было десять лет назад. И сто, и двести, и даже, наверное, тысячу. И когда Бансабира умрет, чертог и земли вокруг него ничего не заметят. Как и положено.
Возвращение Бану не праздновали, как и выход из войны и воссоединение с другими членами семьи: госпожа запретила тратить время на всякую дурь. Помогла лекарям и жрецам омыть тело отца – и тогда, в лагере, и сейчас, дома. Сабира похоронили в день прибытия, хотя дело и близилось к вечеру. Без пышности, с какой следовало отдать почести, – тело требовало скорейшего погребения. Рядом были только родственники и приближенные.
Фамильный склеп Яввузов еще с детства казался Бану безразмерным, и, как оказалось, прожитые годы впечатления не изменили нисколько. Тяжелая гранитная плита входа с трудом поддалась, заскрежетав древностью. Из обложенного черным базальтом прохода дохнуло морозной сыростью. Бану, держа в одной руке ритуальную чашу, взяла у сопроводителей заготовленный факел и шагнула во мрак коридора; родичи ступили следом. Жрицы и жрецы из храма Илланы и Акаба затянули старинный мотив провожания.
Наконец проход привел их к лестнице, которая спускалась в громадную каменную галерею, и конца ее даже в свете огней было не разглядеть. Бансабира шла первой, мужчины двигались за ней, неся гроб Старого Волка. Малолетний Гайер на руках одной из кузин Бану плакал из-за пугающих сырости и сумрака. Еще одна из родственниц несла кожаный мешок с клыками.
Они проходили погребения сотен Яввузов: минувших полководцев, первых танов семьи, основателей дома, женщин, пришедших в Пурпурный танаар невестками и рожденных законными танин, подростков и детей, умерших не своей смертью. Вот захоронение Бирхана Яввуза, ее деда, вот – бабки Бануни, часть имени которой сохранилось в ее собственном. Вот – могила ахтаната Лаатбира, младшего из земных братьев отца. Бану знала, что Лаатбир был последним сыном Бирхана и Бануни и умер в возрасте восьми лет от осложнений простуды. Бансабира никогда не встречала этого родственника, но почему-то, проходя мимо, задержалась на мгновение, коснувшись ладонью могильной плиты. Странно, думала женщина, что в этом склепе никогда не окажутся ни Ванбир, ни его дети – кузены Тавван и Хальван, с которыми в ходе войны Бану успела наладить дружественные связи. Но закон Яса прост: водные жены и их потомство (из братьев отца Ванбир и Доно-Ранбир) не имеют прав на погребение в семейном склепе.