В тот год Жюль окончила университет штата в Баффало и, проведя лето с матерью в Хеквилле, где все оставалось таким же, как всегда, но кое-что слегка изменилось – семейный итальянский ресторан превратился в маникюрный салон, та же участь постигла и «Дресс-коттедж», а обитавшая по соседству чета Ванчиков умерла от последовавших друг за другом сердечных приступов, и дом их был продан иранской семье, – и нашла себе чрезвычайно дешевую квартиру-студию в Вест-Виллидже. Здание, похоже, было пожароопасным, зато находилось в городе. Наконец-то она могла сказать, что живет здесь, в месте, где жили все ее друзья из «Лесного духа», когда она с ними только познакомилась. Теперь она от них ничем не отличалась.
Эш с Итаном жили в противоположном конце города, в Ист-Виллидже, и их собственная квартира-студия – первая квартира, в которой они жили вместе, – была ничуть не лучше, чем у нее. Там имелся работающий камин, но единственная комната была крошечной, с кроватью-чердаком и чертежным столом под ней. Все они жили своей жизнью в скромных квартирках, как оно всегда и получалось сразу после учебы. Жюль не стыдилась своей убогой комнатушки на Хорейшо-стрит. По вечерам она работала официанткой в итальянском кафе «Ла белла лантерна». Приходившие туда подростки из пригородов, недавно перебравшиеся в город, весело заказывали оранжады, которые они называли aranciatas, грассируя, как лингвисты. Днем Жюль, когда могла, ходила в театры на пробные прослушивания, перезвонили ей только один раз, но она продолжала ходить.
Ее друзья были слишком милы, чтобы предположить, что она может задуматься о другой сфере деятельности. Это родители без спроса всучивают тебе пособия для подготовки к вступительным экзаменам на юридический факультет, а когда ты отвечаешь отвращением или гневом, начинают оправдываться:
– Я же просто хотела, чтобы у тебя был запасной вариант за спиной.
Адвокатский мир был полон таких отступивших, но не театр. Никто никогда не «отступал» в театр. Этого надо хотеть по-настоящему, всерьез.
Еще только переехав в Нью-Йорк, Жюль думала, что хочет этого по-настоящему. Три лета, проведенные в «Лесном духе», подарили ей это желание, и оно сохранилось в ней. Она стала играть на сцене уверенно, порой даже смело. Ее неловкость в общении, казалось бы, превратилась в сознательный образ. Теперь она иногда одевалась странно, экзотично, а читая, надевала маленькие очки, как у Джона Леннона. Ей нравилось отпускать идиосинкразические замечания – даже не совсем в шутку, – и она с удивлением обнаружила, что другие актеры, как правило, не были забавными, так что на самом деле эта аудитория оказалась очень простой. Достаточно было бросить фразу с легким этническим оттенком или