– Ну, что вы скажете? – тихо спросил Фуке Пелиссона.
– Наконец-то я понял. Вы хорошо поступили.
– Наконец-то! – засмеялся Фуке.
– Кушать подано, – величественно возгласил Ватель.
Волна приглашенных ринулась быстрее, чем это принято на министерских приемах, в столовую, где их ожидало великолепное зрелище.
На буфетах, на поставцах, на столе среди цветов и огней ослепительно блистала богатейшая золотая и серебряная посуда. Это были остатки старинных сокровищ, изваянных, выточенных и отлитых флорентийскими мастерами, привезенными Медичи[12] в те времена, когда во Франции еще было золото. Эти чудеса искусства, спрятанные и зарытые во времена гражданских войн[13], робко появлялись снова на свет в передышках той войны, которая называлась Фрондой. Сеньоры, сражаясь между собой, убивали друг друга, но не грабили. На всей посуде был герб госпожи де Бельер.
– Как! – воскликнул Лафонтен. – Везде П. и Б.!
Но самым удивительным был прибор маркизы. Перед ним возвышалась пирамида бриллиантов, сапфиров, изумрудов и античных камей. Халцедоны со старинной малоазийской резьбой в золотой мизийской оправе, удивительная древнеалександрийская мозаика в серебре, тяжелые египетские браслеты Клеопатры покрывали громадное блюдо работы Палисси[14], стоявшее на треножнике из золоченой бронзы работы Бенвенуто[15].
Маркиза побледнела, увидя то, что никогда больше не думала увидеть. Глубокое молчание, предвестник большого волнения, воцарилось во всей встревоженной и ожидающей зале.
Фуке не сделал даже знака, чтоб удалить лакеев в расшитых кафтанах, летавших, как торопливые пчелы, вокруг громадных буфетов и столов.
– Господа, – сказал он, – посуда, которую вы видите, принадлежала госпоже де Бельер. Однажды, видя, что один из ее друзей находится в стесненных обстоятельствах, она послала все это золото и серебро вместе с драгоценностями, которые возвышаются здесь перед ней, к ювелиру. Такой великодушный дружеский поступок должен быть по достоинству оценен такими истинными друзьями, как вы. Счастлив человек, который так любим! Выпьем за здоровье госпожи де Бельер!
Буря рукоплесканий покрыла эти слова; онемевшая маркиза упала в кресло без чувств. Так падали в Древней Греции птицы, пролетавшие над ареною, где шли олимпийские сражения.
– А теперь, – добавил Пелиссон, которого всегда трогали благородные поступки и восхищала всякая красота, – теперь выпьем и за человека, ради которого маркиза совершила столь прекрасный поступок, потому что он достоин такой любви.