Это был последний удар, и Атос пошатнулся, а сам герцог почувствовал, что к нему подступили сомнения. Гримо глухо простонал и уронил бутылку, которая разбилась на ковре, но никто на это не обратил внимания.
Герцог де Бофор пристально посмотрел на молодого человека и прочел на его лице, несмотря на опущенные глаза, такую решимость, которой никто не смог бы противостоять. Что же касается Атоса, то он знал эту нежную и непреклонную душу и не надеялся отклонить ее от рокового пути, который она только что избрала. Он пожал протянутую руку герцога.
– Граф, через два дня я еду в Тулон, – сказал господин де Бофор. – Приедете ли вы ко мне в Париж, чтобы сообщить мне ваше решение?
– Я буду иметь честь приехать, чтобы еще раз поблагодарить вас за все ваши милости, монсеньер, – ответил граф.
– И привезите мне вашего сына, независимо от того, едет он со мной или нет, – добавил герцог. – Я ему дал слово, а от него требую только вашего разрешения.
И, пролив этот бальзам на раненое отцовское сердце, герцог потрепал по плечу старого Гримо, который как-то неестественно моргал глазами, и присоединился к своей свите, ожидавшей его в саду.
Когда свежие и отдохнувшие лошади быстро умчали гостей, Атос и де Бражелон остались одни. Было одиннадцать часов.
И отец и сын молчали, но всякий проницательный человек угадал бы в этом молчании сдавленные крики и рыдания. Но оба они были так закалены, что всякое волнение, которое они подавляли, уходило в глубину сердца и больше уже не показывалось.
Молчаливо провели они час до полуночи. Потом Атос поднялся первым и сказал:
– Поздно… До завтра, Рауль.
Рауль также встал и подошел поцеловать его на прощание.
Граф прижал его к груди и тихо сказал прерывающимся голосом:
– Через два дня вы меня покинете навсегда, Рауль?
– Граф, выслушайте меня, умоляю вас. Если я не уеду, я умру здесь от страдания и любви. Я знаю, сколько мне еще осталось жить здесь. Скорее отошлите меня, или я медленно умру здесь, на ваших глазах, в вашем доме. Это сильнее моей воли и выше моих сил. Вы же видите, что за этот месяц я постарел на тридцать лет, моя жизнь подошла к концу.
– Ну что ж, – холодно сказал Атос, – вы уезжаете с намерением быть убитым в Африке? О, скажите мне правду, не лгите.
Рауль побледнел и помолчал несколько секунд, но эти секунды были подобны часам агонии для его отца; потом он вдруг сказал: