– Выслушайте меня.
Маргарита вся обратилась в слух.
– Меня беспокоит…
– Что беспокоит вас, государь?
– Молва.
– Молва? Ваше величество беспокоит молва?
– Что ж, это легко объяснимо, в особенности если эта молва может причинить неприятность вам.
– Мне?
– Да, вам.
– Государь, я вас не понимаю.
– Вы ничего не слышали? – произнес Генрих тем же тоном.
Теперь Маргарита действительно испугалась: она решила, что это новый способ нападения со стороны супруга.
– Я самая нелюбопытная из всех женщин, государь, и не слушаю никогда, что шепчут мне на ухо. Впрочем, я так мало обращаю внимания на слухи, что, даже когда до меня что-то доходит, затыкаю уши.
– Так ваш совет – пренебрегать этой молвой, этими слухами?
– Непременно, государь, короли в особенности должны презирать их.
– Почему короли в особенности?
– Потому, что наши имена можно услышать во всех пересудах, и было бы слишком хлопотно принимать все близко к сердцу.
– Чудесно! Я думаю, вы правы, мой друг, и готов привести превосходный случай для приложения вашей философии к жизни.
«Наступает решительная минута!» – подумала Маргарита и, призвав все свое мужество, довольно твердым тоном заявила:
– Очень приятно, государь.
Генрих начал как кающийся, которому приходится признаваться в тяжком грехе:
– Вы знаете, как занимает меня участь Фоссез?
– А! – воскликнула Маргарита, видя, что речь не о ней самой, и переспросила: – Маленькой Фоссез, вашего друга?
– Да, – отвечал Генрих все тем же тоном, – маленькой Фоссез.
– Моей фрейлины?
– Вашей фрейлины.
– Вашей страсти, вашей любви?
– Ну вот! Вы начинаете повторять один из тех слухов, которые сейчас осуждали.
– Правда, государь, – Маргарита улыбнулась, – смиренно прошу у вас прощения.
– Друг мой, вы правы – молва лжет часто, и нам, королям, в особенности необходимо превратить эту теорему в аксиому… Помилуй бог! Кажется, я заговорил по-гречески! – И Генрих захохотал от души.
Маргарита в этом шумном смехе и особенно в лукавом взгляде, его сопровождавшем, прочла насмешку. Беспокойство опять закралось в ее душу.
– Так, Фоссез?..
– Фоссез больна, друг мой, и доктора не понимают ее болезни.
– Это странно, государь. Фоссез, которая, по словам вашего величества, осталась такой же чистой; Фоссез, которая, как я от вас слышала, сопротивлялась бы королю, если бы король говорил ей о своей любви; Фоссез – этот цветок чистоты, этот прозрачный кристалл – должна позволить взору науки проникнуть в глубину ее радостей и горестей!