Он задыхается от возмущения. Вулкан
извергается, и лава захлестывает с головой. Я камнем иду ко дну,
вязну в эмоциональном водовороте.
– Сбавь… тон, – вместо слов выходит
каша, и Торий не слышит меня.
– Если у тебя проблемы с деньгами,
обращайся ко мне! Обращайся в фонд! К психотерапевту! Хоть к черту!
Но как же! У нас ведь гордость! Лучше все выходные пьянствовать с
дружками! Начнем с кражи спирта, а дальше что? Ценности?
Деньги?
Последние слова бьют наотмашь. Я
хватаюсь за спинку стула, сжимаю пальцы до белых костяшек и
повторяю чуть громче:
– Сбавь тон!
И поднимаю голову.
Торий вздрагивает. Умолкает. Волны
возмущения и обиды все еще закручиваются вокруг него бурунами, но
теперь к ним примешивается пресноводная, гнилостная струйка
страха.
Так смотрел на меня северянин из
службы гарантийного обслуживания. Так смотрят на хищника, осознавая
таящуюся опасность.
Накатывает тоска. Хочется повернуться
и выйти из кабинета. Если ты до сих пор не научился вести себя, как
человек, ты – зверь, и твое место – в клетке.
Облизываю губы и стараюсь, чтобы мои
слова прозвучали как можно мягче.
– Не нужно повышать голос, – и,
подумав, добавляю: – Пожалуйста…
Это звучит, как оправдание, как
уступка. Но для таких, как я, уступка – не показатель слабости, а
зачастую единственная альтернатива.
Торий тоже берет себя в руки. Волны
становятся ниже, спокойнее. И хотя кое-где еще кружатся водовороты,
буря отступает.
– Хорошо, – произносит, наконец,
Торий. – Но ты скажешь мне: зачем? Может, я смогу чем-то
действительно помочь тебе…
Может. У людей куда больше
возможностей и связей, не так ли?
Я принимаю решение. И наступает
штиль.
* * *
Но это лишь затишье перед бурей.
Она начинается ближе к вечеру: тучи
густеют, набухают черной гематомой. В помещении темнеет, а ветер
неистово воет в ветвях и приносит похолодание и дожди.
Я расставляю столы в конференц-зале:
там вовсю идет подготовка к сим-по-зиуму – еще одно слово, которое
проще написать на бумаге, чем произнести вслух. У Тория много
работы, поэтому я прощен и помилован.
Сейчас профессор увлеченно беседует с
коллегами на непонятные темы, их речь походит на жужжание
потревоженных ос.
Лаборант Родион настраивает
телевизор. Треск помех и искаженные динамиком звуки нервируют.
Каждый раз, когда он переключает каналы, я внутренне напрягаюсь,
ожидая услышать что-то знакомое и страшное, и долго не могу
осознать причину, списывая нервозность то на утреннюю стычку с
Хлоей Миллер, то на последующий разговор с Торием. Но вскоре
осознаю, что дело не в них.