* * *
Торий догоняет меня в коридоре.
Разворачивает за плечо. Держит цепко, словно боится чего-то.
Говорю ему:
– Я в порядке.
Но буря все еще воет в моей голове, и
захват не ослабевает. Торий усмехается болезненно, спрашивает:
– Настолько в порядке, что пропало
желание швыряться стульями?
Пожимаю плечами, но не пытаюсь
вырваться. Взгляда не отвожу. Чую, как Торий нервничает, но на этот
раз он боится не меня. Мне кажется – и я понимаю, насколько глупо
это звучит, – он боится за меня.
– Морташ – глава Си-Вай, – произносит
Торий. – Он спит и видит, как упечь васпов в лаборатории. Не бери
близко к сердцу. Думаю, его подстегнула новая попытка Хлои
продвинуть законопроект.
– Вот что случается, когда женщина
занимается не женским делом.
Торий смеется.
– Брось! На твоем месте я бы спрятал
свою гордость подальше и начал сотрудничать с фондом. Если сидеть в
своей раковине – Си-Вай обнаглеет вконец. Сам видишь, уже на
телевиденье просочились.
– А что я могу сделать?
– Можно позвонить руководству канала
и дать опровержение, – предлагает Торий. – Я свяжусь с Хлоей.
Думаю, она будет рада озвучить свои планы на широкую аудиторию.
Пожимаю плечами снова. В ушах шумит,
сердце колотится, как бешеное. И только теперь понимаю весь ужас
своего состояния: я сорвался. Я потерял контроль и мог убить.
Накатывает дурнота. Сглатываю,
игнорируя раздирающую меня бурю, и говорю спокойно и взвешено:
– Хорошо. Пусть так. Но сначала надо
попасть в квартиру Пола. Ты все еще со мной?
Пытливо смотрю на Тория. Он
добродушно улыбается:
– Конечно. За тобой нужен глаз да
глаз, иначе не напасешься ни спирта, ни стульев, ни
телевизоров.
Пять утра. Просыпаюсь от страшного
треска за окном. Оказывается, бурей сорвало верхушку старого
тополя. Ветки чудом не задели провод и теперь лежат поперек двора,
стиснутого кирпичными коробками домов. Костью белеет обломанный
ствол.
Столько зим пережил он, столько бурь
прошло мимо, почему же сломался теперь? Может, окрепнув и возмужав,
он потерял гибкость?
Огненная буря, разразившаяся над
Ульями, сокрушила самых стойких и смелых. Жить как прежде не
получалось, но васпы слишком закоснели в своих привычках и не
желали признаваться в необходимости перемен.
Не желал и я.
Сейчас я наблюдаю, как ручейки
сбегают по карнизам. Оконное стекло идет рябью, мир плывет перед
глазами, и вместо знакомого двора вижу сырые стены каземата, а в
шум ливня вплетается больной шепот: