Но она молчит, не произносит вообще ничего. Просто молчит. Я тоже молчу тяжело дыша, чувствуя себя уставшим и полностью опустошенным, и одновременно испытывая некое иррациональное облегчение, будто выплеснул изнутри то, что так долго давило и распирало мою грудь, пробивая себе дорогу. Молчание делается уже просто невыносимым, я согласен на все, пусть будет недоуменная отстраненность, холодное презрение или даже, тот невольный испуг, что мы испытываем встретившись вдруг лицом к лицу с сумасшедшим. Я согласен, лишь бы не длить дальше эту безмолвную пытку. Собравшись с духом, как перед прыжком в холодную воду, я поднимаю склоненную на грудь голову, смотрю ей прямо в глаза. А она будто даже не замечает этого. Луиза мечтательно смотрит вдаль, куда-то поверх моей головы, вряд ли она видит сейчас запруженный туристами Арбат, сувенирные лавки и сидящего перед ней уличного художника. Она сейчас явно не здесь. Где же? Неужели в той самой, стонущей под ударами конских копыт степи, что привиделась мне при взгляде на ее лицо?
Мир вокруг внезапно перестает существовать. Остаемся только мы, я и она, вдвоем. Вязнут в плотном сером тумане людской гомон и немелодичные режущие слух аккорды бродячего музыканта, пропадают шум машин и порывы пахнущего угарным газом ветра. Нет вокруг ничего, ни людей, ни машин, ни шумной разнаряженной улицы. Ничего не осталось во всей Вселенной. Только я и девушка с полузакрытыми глазами и раскрасневшимся, обдуваемым вольным степным ветром лицом. Кажется я слышу как бьется ее сердце… Хочется дотронуться до нее, ощутить тепло ее сильного, напоенного энергией, молодого, зовущего тела. Грохочут, бьют железными подковами землю конские копыта! «Луиза… – шепчу я пересохшими губами ее имя, пробую его на вкус, сплетаю знакомые с детства звуки в чужое непривычное сочетание. – Луиза!» И серое марево отгородившее нас от мира рушится от звуков моего голоса. Проступают через редеющий туман очертания домов, пробивается вечное монотонное гудение большого города сплетенное из сотен и тысяч с детства знакомых неизбежных звуков.
Она вздрагивает, будто внезапно проснувшись, и смотрит на меня широко распахнутыми глазами, зрачки – черные омуты, бездонные горные ущелья, в них можно нырнуть и падать, падать до скончания времен. Она еще вся там, грудь тяжело вздымается под распахнутой легкой курткой, точеные пальчики рук крепко сжаты в кулачки, губы плывут в недоуменной стеснительной улыбке. Губы первыми отреагировали на ненормальность происшедшего, они уже спешат смущенно улыбнуться, показывая, что на только что случившееся не стоит больше обращать внимания. Они первыми пытаются вернуться обратно в надоевшую скучную, но такую уютную и безопасную обыденность. За улыбкой последуют слова, ироничные и чуть насмешливые и тогда, все что сейчас было с нами уже не воскресить, оно умрет, не успев даже толком родиться. Поэтому я спешу спросить, пока еще не перейдена обратно грань разумного и рационального, пока она еще не забыла того, что только что испытала: