Депутаты устроили обсуждение во фракциях. Вместо того чтобы…
Видит Бог, они не хотели подключать регионы, но ведь пришлось же!
Москва – Ростов-на-Дону, Москва – Самара, Москва – Нижний Новгород, – Москва – Краснодар, Москва – Екатеринбург, Кострома, Воронеж, Мурманск, Архангельск, Киров, Пермь, Ставрополь…
Акции стали парными и оттого еще более устрашающими. Скины подходили к дню рождения фюрера с набором несомненных побед! Список избиений и погромов дополнили несколько убийств.
За неделю до «праздника» на праведный бой с расизмом и фашизмом одномоментно выступила дотоле стыдливо молчащая пресса. То, что происходило в газетах, на радио и телевидении можно было определить коротко: массовая истерия, в результате которой день рождения бесноватого Адольфа был отпразднован с неимоверной пышностью: на улицы столицы вывели двадцать тысяч вооруженных милиционеров!
Депутаты наконец-то проснулись и приняли необходимый закон в первом чтении.
А полковник Стыров получил вот этот заслуженный орден.
И что?
Да ничего. Теперь закон дорабатывали. Переиначивали, дополняли, устроили чуть ли не всенародное обсуждение…
Потому и требовалось продолжение. Потому и придумывались новые, еще более изощренные акции.
Демократия, твою мать! Какая, к черту, демократия в России? Железный кулак и общее «смирно!», только так и можно вести дела в этой стране…
* * *
Ваня пытается заслонить рукой глаза, отгородиться от этого светового потока, который уже почти подхватил его тело, вовлекая в душную слепящую воронку, и сейчас, наверное, унесет неизвестно куда, в жуть неизвестности, из этого привычного подвала, от плачущего голоса матери, мокрого ласкового носа Бимки.
Руки не слушаются. Вернее, одна, левая, еще как-то шевелится, натыкаясь вялыми пальцами на какой-то холодный металл округлой формы, но не может двинуться с места, будто привязанная, а вторая, правая, не подчиняется вовсе. Словно не ей дает Ваня команду прикрыть страдающие от солнца глаза. Свет же становится совершенно нестерпимым, и Ваня решает просто повернуться набок. Тогда голова уткнется в засаленный диванный валик и хотя бы один глаз будет спрятан от этого непонятного смертоносного света.
Неловкая попытка, еще одна, и Ваня с ужасом обнаруживает, что его грудь кто-то или что-то удерживает, не давая сделать ни единого движения.