Пришлось
взять себя в руки. Умыться. Макияж был безнадежно испорчен, и о нем я думать не
хотела сейчас.
Арина
молчала. Я видела ее короткие метания и вздохи, как когда человек хочет сказать
что-то, но она этого не делала, дав возможность прийти в себя.
Уселась
на место, в котором начала свою исповедь и думала, с чего продолжить. Все
слилось в еду картинку, у которой не было конца и края.
-
Слушай, - все же решилась она. – Почему ты… Почему ты с ним не поговорила? Не
знаю, не высказала хотя бы все, что говорила мне эти сорок минут.
-
Думаешь, не говорила? Знаешь, наши ссоры раньше напоминали разговоры на
повышенных тонах. Мы цивилизованно обсуждали какие-то мелочи. Все, что не
нравилось. Понимали друг друга и старались исправить. Было пару раз чуть
больше, чем разговоры. Когда на эмоциях срывались и орали, но редко. С
рождением Лерки покричать стало невозможным. Мы перешли на злобные
перешептывания. Да и те были редкими. Казалось, у нас просто не было времени на
ссоры. Мы будто копили все и переносили, типа «Знаешь, сегодня мне бы
хотелось поссориться, ты свободен после работы». Частенько мы приходили к
общему знаменателю, но также скоро забывали установки и делали сброс настроек. Потом
пошли проблемы со здоровьем дочери, и я… В какой-то степени я зациклилась. Я
боялась за нее так сильно. Но это же нормально, переживать за собственного
ребенка, который не может даже показать, где болит и как сильно чешется щечка,
на которой огромное мокрое пятно с аллергией бугрится, разве нет? Как я могла
думать о чем-то другом, когда она плакала горько и долго, а я держала ее
маленькие ладошки, чтобы она не чесалась, - от воспоминаний тех мгновений на
глазах снова выступили слезы. Я не могла смотреть без слез на мою девочку. - Я
тогда… Я выматывалась и днем, и ночью, а он фыркал и бубнел по утрам, как не
выспался. Я злилась. До ужаса злилась и проглатывала эту злость, пока не
взорвется снова, у меня не было сил на проклятые ссоры. Но видя его равнодушие раз
за разом, день за днем, я перенимала от него эти эмоции, и они становились уже
моими.
Я
снова замолчала, потому что пережитое встало стеной воспоминаний.
-
Я боюсь всех этих скандалов. У меня начинается паника, - вдруг призналась, хотя
до этого ни разу не говорила кому-то о своей фобии, если ее можно считать
таковой. - Мои родители, когда я была маленькой… Они так часто ссорились. Я
засыпала, они кричали и били посуду. Просыпалась, они продолжали. Я бежала в
детский сад, а после, в школу спасаясь. Я не могла выносить эти крики. Иногда я
совала в уши салфетки бумажные, чтобы не слышать их так громко. Однажды
засунула так глубоко, что не могла вытащить сама. Поэтому все эти «разборки» с
мужем становились пыткой. Ужасной, пугающей пыткой. Проще было молчать, до того
как станет уже невозможным терпеть.