- Хорошая девочка, - негромко рассмеялся Мартин и принялся стаскивать с Эльзы джинсы и трусики. Его пальцы осторожно, словно ступая на неизведанную территорию, скользнули по нежным складкам плоти и легонько погладили набухший комочек клитора, и Эльзе показалось, что она сейчас умрет от желания. Просто не выдержит этих дразнящих прикосновений, этих поцелуев, которые становились все грубее, этих властных пальцев, что заставляли ее задыхаться от нарастающей сладкой боли. Тело стало каким-то чужим, податливым, и, когда горячая округлая головка члена прикоснулась к ее лону, Эльза снова подалась вперед – желание принять Мартина в себя стало нестерпимым и мучительным.
Пришла боль – острая, жгучая. Эльза вскрикнула, но Мартин сразу же оборвал ее крик очередным поцелуем и медленно проник на всю длину. Эльза впилась пальцами в его плечо, пытаясь одновременно оттолкнуть Мартина и прижать к себе. Ей почему-то стало страшно. Казалось, что она прежняя умерла, а что делать с собой новой – Эльза не знала.
Мартин начал двигаться, сперва медленно, затем быстрее и резче, и Эльза, постепенно приняв его ритм, вдруг обнаружила, что боль куда-то ушла, и нарастающее удовольствие перехватывает дыхание, заставляя кусать губы, едва удерживая крик. Вцепившись в Мартина, Эльза подавалась ему навстречу, задыхаясь от сладкого томительного ужаса и выстанывая его имя. А потом жаркий сгусток, скопившийся в ее животе, взорвался огненной волной, сминающей мир, и Эльза обмякла на постели, оглушенная, почти потерявшая сознание. Сейчас, на грани обморока, единственной реальной вещью была пульсирующая в ней плоть, что выбрасывала семя.
Потом они долго лежали в обнимку, ничего не говоря, и Эльза думала, что на этом все и кончится. Теперь, когда хмель ушел, а опьянение, принесенное страстью, миновало, ей стало стыдно. Эльза никогда не думала, что лишится девственности с такой легкостью, причем с человеком, которого не любила – и который не любил ее.
Хуже всего то, что Мартин был инквизитором. Эльза успела убедиться, что к таким, как она, он испытывает только ненависть и презрение. Но тепло его объятий продолжало дарить ей какую-то обманчивую надежду – и от этого стыд только рос.
- Спи, - наконец, сказал Мартин и легонько прикоснулся губами к ее виску. – Утро вечера мудренее.