– Не зарекайся. Мало ли что̀ может случиться, – назидательно вздохнул судебный следователь. Через несколько минут он уехал, оставив Горского наедине со своими мыслями.
Но думы думать, как говорили в старину, коллежскому секретарю не пришлось: имелось неотложное занятие. Беседа с Лютиковым явила два направления дальнейшего хода расследования. Во-первых, странный юноша для чего-то разыгравший припадок падучей. Логика подсказывала, что действовал лжеэпилептик в целях привлечения внимания большого числа дам и господ. То есть создавал благоприятную среду для воровского промысла. Стало быть, этот субъект весьма вероятно причастен к вокзальным кражам. Во-вторых, как оказалось, Лютикова обокрали на день раньше заявленного. Это дает возможность отыскать иного потерпевшего за тот день. А таковые, безусловно, должны быть, потому что инсценировать припадок падучей в столь людном месте ради одной единственной кражи, по меньшей мере, глупо. В этой связи Антон Федорович имел все основания полагать, что в означенный день непременно отыщется еще один, а, быть может, и двое потерпевших.
Так оно и вышло. За тем лишь исключением, что потерпевших в день, когда обокрали Лютикова, оказалось целых трое! Не зря, выходит, был устроен спектакль с падучей.
Не теряя ни минуты, Горский одно за другим перечитывал нужные показания, внутренне понимая, что ни о какой эпилепсии в них говориться не будет. Данные сочинения он уже читал, но педантичная скрупулезность заставляла всё перепроверить. Итог оказался предсказуемым.
Затем коллежский секретарь обратился непосредственно к личностям трех иных, за исключением Лютикова, потерпевших. Все трое выступали в роли провожатых, а потому заявили в полицию тотчас, не дожидаясь следующего дня. Причём двое господ (Лапкин и Капканцев) приходились друг другу товарищами, состояли экстраординарными профессорами в Киевском Императорском университете и довольно хорошо знали Антона Федоровича – некогда образцового студента. Третьей была жена обер-офицера Генкеля. Женские натуры особенно подвержены состраданию, поэтому госпожа Генкель имела все предпосылки стать ключевым свидетелем в этом сложном деле. Ее Антон Федорович оставил напоследок, решив начать с товарищей-профессоров.
Господин Лапкин квартировал неподалеку: на Караваевской. Летний месяц не гарантировал застать профессора дома, однако фортуна в тот день отворачиваться от Горского не стала. Чрезмерно спокойный и при этом удивительно мнительный Лапкин с большим нежеланием впустил к себе своего бывшего студента. Сквозь толстые очки профессора на письмоводителя глядело самое непонимание, приправленное неодобрением. Диалог их сразу не задался. Быть может, поэтому Лапкин ни о каком эпилептике говорить не стал, а возможно, такового попросту не вспомнил.