Как она там держится, если всё вокруг ходит ходуном, как от землетрясения? Зачем она так тщательно моет руки? Перед едой? Кого она собирается съесть чистыми руками? Интересно, а мухи разве не засыпают от холода? Трясёт жутко, дикий колотун. А потолки бывают гибкими? Они разве из жидкости? При какой же температуре они замерзают? Мутит и подташнивает от этого потолка. Очень холодно. Где, вообще, моё одеяло? Чёрт, что же так болит-то всё? И вообще, где я?
Мозг Алексея потихоньку начинал отходить от наркоза, который забирал с собой сонное состояние и сопутствующий обезболивающий эффект. И если с потерей первого можно было как-то согласиться, то второе хотелось бы оставить наподольше. Боль по всему организму, видимо, запустила запоздавшую защитную реакцию и от дозы адреналина трусило мелкой дрожью даже уши, которые по ощущению хотели улететь скорее из этого ледника куда-то в теплые края. Хотелось как-то унять эти порхающие и рвущиеся в тепло локаторы, прижать их к голове ладонями, но мозг никак не мог найти руки. Их тоже трясло, и чувствовалось, как стук пальцев по неестественно твёрдому клеёнчатому матрасу передавался колебаниями на больную спину. Но элементы управления руками у мозга отсутствовали напрочь. В горле было сухо настолько, что язык присох к зубам намертво, как когда-то в детстве примерзал в холода к металлическим качелям.
В странное помещение с трясущимися стенами, жидким потолком и голодной мухой с чистыми руками уверенным шагом вошла молодая симпатичная незнакомая девушка в розовом медицинском комбинезоне, сшитом на удивление строго по её точёной фигурке. Перед собой девушка везла какую-то тележку с набором непонятного мигающего оборудования, проводов и прозрачных трубочек. С нижней полочки тележки раздавался мелкий дребезжащий звон катающихся по металлическим поддонам инструментов и пузырьков. Оглядев спокойным и ничего не выражающим взглядом пациента, медсестра откинула краешек тонкого одеяла с левой ноги Алексея, и, произнеся что-то короткое про обезболивающее, всадила ему в ногу больнющий укол, от которого бедро моментально свело в страшной судороге. Язык мгновенно отлип от зубов и позволил хозяину отметить эти неприятные ощущения от необходимой медицинской манипуляции протяжным горловым стоном.
– Терпи, Шумахер, – прохладно произнесла медсестра. – Сейчас подействует и станет полегче, а то тебя трясёт как осиновый лист. Дай-ка руку свою.