Старшинов потер лоб еще раз. Нет, дикость это! Совершенно нелепая догадка…
Щелкнуло громче.
Дверь в санузел чуть приоткрылась. Желтый луч не толще вязальной спицы коснулся красной дорожки. Старшинов задохнулся. Кровь ударила в виски особенно сильно. Сорвавшийся тромб, перекрыл рыхлым тельцем важное перекрестье. Тонкие стенки сосудов, лопнули под чудовищным давлением. Раскаленный гвоздь воткнулся Старшинову над правой бровью, острие проникло выше к макушке. К затылку с хрустом приложился пол. Желтый свет, пятнающий дорожку красного цвета с двумя зелеными полосами, заслонила тень.
Несколько секунд Старшинов различал эту тень совершенно отчетливо. Он лежал на полу, а голова прижималась щекой к колючему ворсу. Струйка слюны побежала из уголка рта, но Старшинов этого не почувствовал. Он вообще ничего не ощущал. Свет стал меркнуть, словно на улице быстро опускалась ночь. Теперь участковый плохо видел кусок дорожки в желтом свете, угол открывающейся двери, край ночной рубахи над высохшей лодыжкой. Сухая кожа шевелилась, словно юркие насекомые копошились под ней, наполняя мертвое тело жизнью. Потом тьма затопила всё…
***
– Мальчик! Открой, мальчик! Телефон есть у вас?! Господи!… Соседка это, из третьей квартиры. Анастасия Павловна. Мальчик, вызови «скорую»! … Кто умер?! Я?!! Мальчик, прекрати сейчас же свои неумные шутки и вызови «скорую»! Господи, я ничегошеньки не понимаю! Уехала к подруге на три дня. Возвращаюсь – квартира вскрыта! На полу милиционер лежит… Заходил?!… К тебе заходил?! А, позвонить заходил… Он в фуражке был?… Ничего… Сказал, что я умерла?… Да что ж такое?!! Ну, живая я! Живая, понимаешь, ты?!
Живая…
рассказ
Тишина сочится с потолка тяжелыми каплями, густеет и застывает в круге света под веселым тканевым абажуром с золотистой бахромой, низко нависающим над нашим круглым семейным столом. А в углах тишина черная, колышется волнами, плещется, качает воздух с невидимыми слоями табачного дыма. Папа курит, много. И лицо у него серое, глаза потускнели: мутные, как у фигурок, что я делаю.
Тишина глотает мамины слезы и всхлипывания, растворяет в себе без остатка, вытирает мокрое лицо мягким платком, оставляя густые тени под припухшими веками, у носа, под нижней губой, прокушенной до крови.
Тук-тук-тук. Стучит тишина дедовой палкой в дощатый пол. Деда сегодня страшный. Сердито сверкает живой глаз под насупленной бровью, а подбородок дрожит, и седая щетина шевелится на скулах. Глаз у деды забрали фашисты на войне. И ногу. Теперь она железная, в сморщенном черном ботинке. А культя болит, часто. Я знаю, что такое культя. Я видела…