Пробуждение было резким и стремительным. Я стоял во весь рост, и в лицо дул тёплый весенний ветер. Где-то вдалеке слышалось пение птиц. Запах отличался от городского тем, что в нём не чувствовалось неприятного смога и горькой терпкости. Боясь открыть глаза – попытался себя ощупать. Ноги, руки целы, сердце не болит. Странно. Я отчётливо помнил, как свалился в офисе под стол и на тебе. Чертовщина какая-то. С боязнью открывая один глаз, увидел солнце и облака. Глаз стал слезиться, и я машинально потёр его рукой. Где я? Местность была совершенно незнакомой. Оглядываясь по сторонам, был удивлён ещё больше, когда увидел, как и во что одет и обут. На ногах красовались кирзовые сапоги, а вместо куртки или плаща – солдатская шинель.
«Цирк, не меньше», – подумал я, и тщательно проверил карманы. Ничего. Шинель источала запах сырости и махорки. Неровная, хорошо укатанная колея вела к лесу и, прихрамывая, из-за того, что ногу натирал правый сапог, заковылял по пыльной дороге. Бред. Людей по близости не наблюдалось, и от этого на душе было тревожно.
– Эй, кто это придумал? Хватит! Нельзя так шутить с человеком, у которого больное сердце.
На мой крик никто не отозвался, и не вышел из-за кустов с микрофоном, камерой, весёлым выражением лица, и словами: вас снимает скрытая камера! И дальше толпа друзей с цветами и подарками набросилась бы на меня. Увы, этого не случилось, и мне пришлось усесться на пень и снять один сапог. Пятка уже кровоточила, и я сорвал подорожник, и приложил к ране. Дорога вела в лес, но идти туда мне не хотелось. Оглядываясь, я любовался природой, тишиной, и думал, успокаивая себя, что это всего лишь сон, и скоро всё закончится. Раньше мне снились цветные сны, в детстве. Тогда я летал, купался в океане, и лазил по горам. Сны были настолько реальными, что родители меня часто ругали за то, что я долго валялся по утрам в кровати. Где-то за лесом, что-то загромыхало, и я невольно втянул голову в плечи. Страх. Он был настолько сильным, что меня прошиб мелкий озноб.
За деревьями послышались голоса. Кто-то разговаривал, причём на повышенных тонах. Голоса чужаков были до боли знакомыми. Странный русский язык, вперемешку с украинским. Суржик, не иначе. Хотя почему чужаков? Они здесь живут, и чужак, скорее всего я, чем они. Становилось страшно, хотя трусом себя никогда не считал, но здесь и сейчас… Уже чётко различая обрывки фраз, и идиотский смех незнакомцев, не на шутку испугался.