Отсюда, с башни, албанский конец
города был виден, как на ладони. И дом Бехара тоже был виден. Его
сложно было перепутать с каким-либо другим, ведь это был и не дом
вовсе, а огромное поместье за высоким забором. Странно, Мишка и не
догадывался, что такая роскошь может быть в их городке. Наверное,
потому, что в тот район нормальные люди никогда не ходили, делая
вид, что его и нет вовсе. Так стыдливо они прятали свой страх от
самих себя.
Последний разговор с ребятами
закончился как-то скомкано. Они посидели на поваленном дереве еще с
полчаса и разбрелись по домам, не найдя больше тем для разговора.
Мишка подключился к компу и влез в какую-то игру. Он не стал звать
ребят, а они не стали звать его. Новая правда придавила их до
земли. То, что они скрывали сами от себя, теперь было вытащено на
свет божий и предъявлено миру. Да, они бесполезные ничтожества,
которые проведут свою жизнь так же, как их родители, считая годы до
эвтаназии или же, строго наоборот, проводя время в молитвах тому, в
кого в этих землях уже давно никто не верил. Хотя... верить
начинали снова, и это отнюдь не было единичными случаями. Людям
нужна была опора в этой жизни, хоть какая-нибудь. И тут албанцы,
четырьмя поколениями живущие в одном доме и пять раз в день
расстилающие молитвенный коврик, резко выделялись из безликой толпы
местных. Они не заботились о Природе, которая устала от людей. Их
не волновала хрупкая экология амазонской сельвы. И даже соблюдение
прав человека в далеком Синьцзяне их не заботило совершенно. Они не
смотрели местные новости. По слухам, родители в том районе даже не
разрешали своим детям играть в компьютерные игры, не без основания
считая их гнездом разврата. Может быть, поэтому в глазах этих людей
не было той глухой тоски, что поселилась в душах настоящих хозяев
этой земли?
Мишка и сам до конца не понимал,
зачем он здесь. В его душе зрело какое-то новое чувство, которое
придавало ему сил. Он почувствовал, что у него есть настоящая цель.
Та самая, ради которой стоит жить, и ради которой не стыдно
умереть. Он, как и свойственно всем юным, рассуждал просто и
прямолинейно. Раз я не хочу через двадцать лет стать таким, как
дядя Фриц, значит надо жить не так, как живет он. И поступать надо
не так, а строго наоборот. А как? На этот вопрос у него пока не
было ответа. И в поисках его он бессмысленно пялился в бинокль,
надеясь увидеть ответ, бесцельно блуждая взглядом по албанскому
району. Шальная мысль, что посетила его прошлым вечером, начинала
нравиться ему все больше и больше. И вот почему.