Стоит отметить, что старший майор Рухадзе слыл человеком весьма жестоким и беспощадным к врагам народа, в число которых он щедро записывал всех тех, кто, по его особому мнению, не соответствовал эталону благонадежности и преданности трудовому народу. Поэтому пытки и жестокие избиения на допросах были заурядным делом. Да что там говорить, будь воля Николая Максимовича, советское уголовно-процессуальное законодательство, в частности его раздел про дознание и следствие, по своему гуманизму мало бы чем отличался от средневекового трактата «Молот ведьм», детально регламентирующего изощренные способы добычи признаний во всех смертных грехах. Чего только стоила фраза товарища Рухадзе: «Кто не бьет, тот сам враг народа!», получившая широкое распространение в конце тридцатых годов среди ретивых НКВДэшных следователей, наконец-то получивших складный мотивирующий лозунг для любимой работы. Но как выяснилось в долгосрочной перспективе, излишняя ретивость товарищу Рухадзе, как и многим другим землякам и соратникам Лаврентия Павловича Берии, вышла боком. Так в 1955 году Николаю Максимовичу пришлось уже не по своей воле перекрашивать мрачную стенку тбилисской тюрьмы содержимым собственной черепной коробки.
Но, впрочем, мы отвлеклись от описываемых событий только ради того, чтобы показать, что для старшего майора госбезопасности Рухадзе на территории Закавказья авторитетов особых не было: он никого не боялся. Именно поэтому его поведение при виде долгожданного гостя вызывало определенное недоумение. А вот в поведении вошедшего в кабинет старшего лейтенанта Самохвалова вообще не угадывалось не то что страха, но и какого бы то ни было пиетета по отношению к высокой персоне начальника военной контрразведки фронта.
Сергей Харитонович был родом из кубанских казаков-пластунов, служил войсковым старшиной пластунского полка, так называемого «казачьего спецназа» − особого подразделения в казачьем войске, занимающегося разведывательной и диверсионной работой в глубоком тылу противника. О боевых способностях пластунов ходили легенды, часто носящие мистический характер, и, как позднее выяснилось, небезосновательно.
Каким образом матерый казак оказался на службе в НКВД, история по большей части умалчивает. Известен лишь один вопиющий факт: в тридцатые годы во время голода на Кубани, когда Советская власть изымала последнее зерно по станицам, в одном хуторе бесследно исчезли представители партийной ячейки, участвующие в раскулачивании большой казачьей семьи. Туда была направлена опергруппа НКВД, которая также канула в лету. Лишь после того как хутор был окружен войсками и началась массовая зачистка, чекисты столкнулись с яростным сопротивлением казаков, причем боестолкновение выдалось настолько нетривиальным, что о его результатах местные чекисты очень боялись докладывать в Москву. Так как из девятнадцати погибших в перестрелке сотрудников НКВД, двенадцать человек оказались застрелены своими же товарищами, утверждавшими все как один, что стреляли они прицельно по казакам. Только после того как руководством чекистов было принято решение спалить взбунтовавшийся окруженный хутор вместе с непокорными жителями, казаки приняли решение сдаться. Что произошло далее, можно только гадать. Известно лишь то, что этот хутор больше никто из властей не трогал, а, попросту говоря, его вообще старались объезжать стороной как проклятое место.