– Ты поправишься, – утешал ее сидящий рядом Павел Сергеевич. – Ты же знаешь, как нужна нам.
Да, она понимала, что необходима. Иначе, кто, кроме нее, будет писать доклады и выступления для него? Конечно, она, его референт, или, как сейчас принято говорить, пресс-секретарь. Сотрудники уже посмеивались. На каждом форуме, где с трибуны звучал уверенный голос ее шефа, по залу ходило колкое: "слова Ткачевой, музыка Ордынского".
Но в том-то и дело: Ордынскому от этого ни холодно, ни жарко. Когда его хвалили за произнесенную речь, он все это напыщенно и самодовольно принимал на свой счет. А Ткачева в это время, сжимая виски от головной боли, сидела где-то в сторонке и думала:
«Когда же, наконец, это все закончится, и шеф разрешит уйти домой?»
Он властвовал на своем служебном троне, успешно делал карьеру; докладов, отчётов, речей все прибавлялось. И она продолжала писать, – на работе, дома, ночами и днями, чтобы успеть положить материал на стол начальнику к обозначенному сроку.
И дописалась до истощения нервной системы. Теперь вот сидит Ордынский у постели и отпаивает ее соками.
– К тебе вернутся силы, – утешал.
– Силы, может, и вернутся, – вдруг решилась журналистка, – а вот соки отныне будете пить сами, свои.
– То есть?
– Будете писать себе сами. Десять лет такого труда, всегда спешного и неупорядоченного, – с меня достаточно.
– Еще чего надумала. Тогда увольняйся, – не медля, поднялся с места.
На том и распрощались.
Всхлипывая, Евгения выключила свет и прилегла. Может, не стоило так резко сообщать о своём решении? И дальше жить молча со стиснутыми зубами. Можно, конечно. Но не так уж и далеко время, что и стиснуть-то будет нечего.
Ну, что же теперь? Пусть как будет. А будет, как она всегда считала, как должно быть.
Но на душе было неспокойно.
Встала. Но свет не включила. В который раз подошла к окну
Небо было беззвёздным, каким-то притаившимся, ушедшим в засаду. И хотя его задёрнула занавеска лёгкого снегопада, оно где-то в выси было живым и видящим. По крайней мере, так считала Евгения.
Для неё лицо неба всегда было понятнее лица земли. Вот оно у неё какое,– её небо.
Небо!..
Ты величественно простираешься в необозримом и непостижимом пространстве, заставляешь с надеждой и удивлением вглядываться в безмерную высь, настойчиво зовешь в теплые странствия мечтаний и упований, которые изначально возвышали наше естество выше природной самости.