Да уж, никто не знает нас лучше наших мам. Отчего бежишь, к тому и прибегаешь, думаю я, вдыхая какой-то особый аромат волос своей гостьи.
Любушка все ещё тихорится. По ее дыханию понимаю, мучается моя сердешная, невысказанными сомнениями и опасениями. Решаю, все же ей помочь.
- Не тяни уже, говори, что гнетет тебя, милая моя деточка? - чмокая трусишку в лобик, произношу нежно и мягко, чтобы окончательно не загнать красавицу мою в болото самокопания.
- Степан, прошу меня извинить, отчества я вашего не знаю. Вы, не подумайте обо мне ничего такого. Я на самом деле не такая. Если честно, даже и понять не могу, как со мной такое и приключилось. Мне очень стыдно за такое моё развязное поведение. Господи, как же мне стыдно. И это честно на все тысячу процентов. Со мной такое впервые. Ужас, какой!
Ужасаясь, женщина очень тяжко вздыхает. Начав выдавать свой спич ровно и спокойно, Любушка все же переходит на речевой галоп.
- Нет, не Вы - ужас, а то что я так низко пала. Нет, нет, Вы, Степан, ни в чем не виноваты. Это я сама позволила себе этот падёж. Господи, прости мою душу грешную, за падёж. Тфу, то есть за падение в пучину разврата.
Слушаю ее, а сам думаю о том, все же есть настоящие женщины, переживательные, волнующиеся за свой падёж. Нет даже не так, а не допускающие в свою жизнь этого явления ни мысленно, ни физически.
Они этого не делают, потому что порядочность и верность для них норма жизни. В унисон моих мыслей слышу слова Любы.
- Понимаете, Степан, у меня никогда за годы супружества никого не было кроме мужа. Ойц, да и му-ж-ж-а у м-е-н-я тоже, как я п-п-п-о-ни-ма-йую, не бы-л-л-л-о, - на последней фразе Любонька захлебывается в слезах.
Всю свою пламенную речь она произносит мне в грудь, прямо в самое сердце.
С каждым ее словом я только сильнее прижимаю вздрагивающее женское тельце к себе.
Мне ужасно хочется её зацеловать от этого её чистосердечного раскаяния.
Знаю, что слова Любы даже на детекторе лжи не надо проверять, потому как в каждой букве пульсирует боль, искренность, честность.
- Отпускаю тебе все вольные и невольные пригрешения, дочь моя! Особенно падёж в пучину любви и радости! - совершенно серьёзным голосом произношу я.
Рывком перекатываюсь наверх Любаши. Опираясь на левую руку, правой собираю её запястья в свою ладонь, чтобы не дать ей лицо от стыда руками своими закрыть. Ага, ну вот же ж, прикрыть ладошками не может, так зажмурить глазки это, пожалуйста.