Я приехал освещать какой-то детский фестиваль. И застрял. Начался карантин из-за непонятной болезни. Открываю ящик в гостиничном шкафу с вещами, а оттуда насекомые вылетают и червячки ползают. Ужас. Гниение ни с того ни с сего. Только я собрался вычищать ящики, в комнату зашел высокий юноша с осмысленным лицом. Вылитой мой Капитан Книга. Он поддерживает исхудавшего парнишку в шортах, в больших глазах которого страдание и мольба, на влажный лоб налипли волосы.
– Надо немедленно к врачу! – говорю я.
– Оттуда не возвращаются, – отвечает юноша.
Он ведет больного приятеля в ванную, моет, вытирает полотенцем. Мальчика тошнит, несмотря на попытку сдержаться. На полу желчная лужица, как бывает после похмелья, когда в желудке не остается никакой еды.
Ребята уходят, а я понимаю угрозу происходящего. Для больных детей, которые исчезают, попадая к докторам, для себя лично.
Это сон. Я просыпаюсь, но не могу выйти из него, лихорадочно продумывая свои действия: все промыть, дезинфицировать, уничтожить грязные тряпки. Начать журналистское расследование под видом добровольческой помощи врачам… Стоп, зачем, я ведь проснулся у себя в квартире. Но несчастные дети остались там, во сне, без помощи. Если сны – это особая реальность, то я бросил там несчастных детей в трудную минуту, предал. Противно на душе, надо сделать попытку вернуться.
Засыпаю и оказываюсь в редакции. Детально вижу кабинеты, всех коллег. Захожу в комнату, которая служит нам кухней. Здесь газовый котел на ножках, он стоит на полу и сходит с ума – дребезжит и урчит. Да он же сейчас взорвется! Это чья-то диверсия против меня. Но при чем тут другие люди? Срочно прошу всех покинуть помещение, руковожу эвакуацией, а сам опять просыпаюсь. Взрыв прогремит без меня. Успокаиваю волнение тем, что это уж точно сон – в редакции никогда не было газа. На всякий случай поспешил в офис, проверить, как там. Все спокойно. Сотрудники сидят за столами, бродят со скучающим, но спокойным видом.
Вроде не сплю. Нужно воспользоваться этим и осмыслить происходящее. Сделал себе большую кружку кофе. Итак, сны овладевают мной, и то, что происходит в них для меня очень важно. Переживания сильнее, чем при просмотре ужастиков, не говоря про менее драматичную действительность. Я научился покидать сон в минуту опасности, когда сердце готово выпрыгнуть из грудной клетки – это, наверное, хорошо. Не хватает только умереть во сне от инфаркта. Представляю себе, как лежу в одинокой квартире, некому скорую помощь вызвать. В редакции хватились: «Где Левашов? Опять запил?» – «Хуже. Спит». Приходят, взламывают дверь, а я сплю, но уже вечным сном. Так не годится, хорошо, что срабатывает чувство сонного самосохранения. Но что делать с, возможно, дурацкой ответственностью за происходящее? В оставленном мною пространстве-времени – взрывы, пожары, эпидемии, гибнут детки. Возникшие при моем участии и брошенные очаги опасности – это жутко. Стоп, разве я виноват? Сон как кино, к которому я причастен, но он не подчиняется моей воле – вырвавшееся на свободу воображение.