Вот и сегодня один из аллигаторов, выполнив исправно, как ритуал, все, что должен был по закону предков: отогрелся, движимый инстинктом, надушегубился и улегся на заслуженный отдых. Минуту назад быстрый, как молния, хищник превратился в гору плоти, которую можно было принять, если бросить взгляд (но не задерживать, поскольку тогда – помним: – можно будет заметить колебание мехов), за мертвую тушу.
Разлитым медом медленно текло полуденное время. Тягучая его масса склеивала и подминала под себя все: в грязнооранжевое желе превратилась умолкнувшая река (иссякли всплески рыби и прочей плавучей твари, овосковели бурые водоросли, залег под камень бурый речной краб); превратившись в кисель, река недовольно подбурливала только там, где ей приходилось обтекать уши и ноздри добровольно утопших гиппопотамов, на которых сидели стайками цеце и думали, пососать крови сейчас или попозже. Замер и друг-брег реки песчаный, как сказал поэт; на нем опало и сникло все скакавшее и истошно кричавшее, шелестевшее и благоухавшее в ночи – зверье, зелень, арахны, стрекозы, тапиры, вампиры и даже бутылконосая гамадрила, живейшая из всех живых.
Но вернемся к границе оранжевого и желтого – к кромке воды. Здесь, среди ссутулившихся лопоухих пальм, росло дерево авокадо. Оно, послушное общему закону, после полудня тоже размякло и повяло. Ничто не предвещало, казалось бы, того, что, непредвещанное и не могшее быть предвещанным, тем не менее…
…произошло!
В томной тишине вдруг раздался шелест, свист и глухой шлепок…
Что бы это могло быть?
А вот что: авокадо задремало, ослабило бдительность, и вот один из его плодов, то ли тоже задремавший, то ли просто на мгновение потерявший равновесие и не поддерживаемый родителем, сорвался и полетел прямиком вниз с положенным в таких случаях ускорением. И угодил он аккурат в нашего аллигатора. Угодил ему прямо в голову, но не поранил: во-первых, плод был уже слегка перезрелый (что, может быть, и было еще одной, дополнительной – а, может статься, и основной, – причиной его падения), а потому слегка расквашенный с лопнувшей на боку кожицей; во-вторых, на траектории его движения случились два листа нижних уровней, которые, естественно, подгадили до того проходившей идеально в соответствии с открытыми Галилеем законами динамике полета. Итак, шлепнулся он на аллигатора мягко, не набрав энергии даже для одного подскока. Часть внутренней массы выдавилась из дыры в боку и, оставляя салатово-маслянистый след, груша сползла с головы вздрогнувшего от испуга аллигатора на песок.