Когда я подошел к ним, казах уже прилег на постель, смотрел на женщину полными благодарности глазами.
– Мужик – он и есть мужик, – снисходительно говорила Кушакова. – Пусть он русский или казах – все одно. Этот чудила указала на больного, – приморозил большой палец. Загнивание. Недалеко и до гангрены. Промыла марганцовкой. Я своих ребят всегда марганцовкой лечу. Поправится. А то ведь и без ноги можно остаться. Ты понимаешь, Рашид? – обратилась она к казаху. Тот согласно закивал головой, говоря что-то по-казахски.
Поправляйся, на работу выходи. Сидеть будешь – пропадешь. Не от болезни, от тоски пропадешь, – сказала на прощание своему пациенту Кушакова и покинула казарму. А мы с Кондратенко задержались. Люди так разговорились, что не могли остановиться. Беседа, словно костер от новых хворостинок, не затухала, огонь новой темы вспыхивал снова, затейливо змеился, возобновляемый все новыми фразами. Тут я заметил одну из кроватей пустой, аккуратно прибранной. На сером одеяле лежала гитара с поцарапанной декой и голубым бантом на грифе. На стене над кроватью – фотографии молодого человека в обрамлении еловых лапок.
Конец ознакомительного фрагмента.