– Что-то зачастил к нам главный инженер. Неспроста это, бабоньки, – продолжает травить Марфа. – Ох, неспроста! Это он на Алевтину посмотреть приходит, – косит озорным глазом на молоденькую некрасивую Алевтину. У той слезы даже выступают из глаз. Она бросает лопату и убегает в темный угол.
– Хватит тебе, Марфа, – одергивает шутницу рассудительная Мария Гребнева. – Человек по делу пришел, а ты – шуточки.
– Вот уж, и пошутить теперь нельзя! – не смущается Марфа. – Ведь можно пошутить, Гена?
– Можно, – соглашаюсь я, не подавая виду, что шутки бригадирши всегда приводят меня в смятение.
– Ну, а какие дела? – пытливо уставилась на меня бригадирша.
– А такие, что надо сейчас всем пойти дрова таскать на гофманку. Печь затухает… – выпалил я с отчаянной отвагой, стараясь поддержать шутливый тон, взятый Марфой.
– Это какие дрова?
– В пургу-то.
– В резиновых сапогах?.. – одна из женщин выставила ногу в рваном резиновом мужском сапоге.
Я пытаюсь объяснить «обстановку», но в гвалте женских возмущенных голосов меня никто не слышит. Властный голос Марфы заставил всех умолкнуть.
– Бабы, вы чего – белены объелись? Чего кричать? Человек за делом пришел, а вы – в крик. Ведь сами знаете: кричи не кричи, идти надо. Вы что – хотите, чтобы печь потухла? Нет. Тогда давайте без шума и крика. Какие дрова, откуда? Пилить что ли придется? – обратилась ко мне Марфа.
Я объяснил. Неожиданно для меня, слова мои успокоили женщин. Видно их не так страшила пурга и ночь, как перспектива пилить толстые бревна. Таскать груз и легче, и теплее, это каждый знает. Шумно, с причитаниями, одевались, кутали головы в платки, подвязывали ушанки, у кого они были, поудобнее переобувались. Сорочьей стаей вывалились из ворот карьера на улицу. Я с Марфой впереди, остальные цепочкой сзади. Пока я беседовал в карьере с женщинами, ветер как будто усилился. Он распахивал полы, рвал платки с голов, сбить норовил с ног оплошавшего путника, забивал снегом глаза и рот.
В сушильном сарае несколько пожилых мужиков, под водительством Курносова, по-медвежьи рушили решетчатые стенки стеллажей, разбирали их на части. Гора брусьев росла на глазах. Женщины брали по два-три бруска и несли на плече на обжиговую печь, отстоящую от сарая за четверть километра.
– Бабоньки, девчатки, дорогие вы мои, серебряные! Больше трех брусков не брать! Слышите?! – покрикивал Курносов. – Гвозди в брусках, поосторожнее, гвозди!