Но пришло время отъезда на Кавказ, а значит, и нам пора в путь, за каретами, в одной из которых:
– Ну, Софи, пускай он маленький, но у него премилые глаза, и он всё время смотрит на меня в окно…
В возке храпел Никита и напевали что-то горничные Раевских.
А в другой карете:
– О, Денис – вот вам пример соединения воина и поэта в одном человеке! Помню, когда мы уже шли от Москвы, и Bonaparte начал издыхать…
Пушкин слушал Николая Николаевича вполуха, думая о том, как заговорить с Марией.
Когда остановились напоить лошадей, Александр подошёл.
– Мария Николаевна, вы, верно, утомлены дорогою? – он сказал это по-русски, для разнообразия. Все устали, и некоторые бестактности сходили с рук. Мария удивлённо моргнула, и ответила по-французски:
– Mais bien sur, – сказала она, – je suis un peu fatiguée12.
– А давайте убежим? Что нам, в самом деле, эта ужасная дорога. Давайте пешком до Америки.
Он почувствовал, что выбрал правильный тон. Пусть Мария полагает, что он видит в ней ребёнка.
Она рассмеялась и вдруг серьёзно сообщила:
– Придётся плыть через океан, а у нас ведь нет лодки.
– Построим плот. Но учтите, я до смерти вам надоем в плавании.
– Чем же?
– Разговорами о поэзии, naturelement13.
Природным внутренним чутьём Мария поняла, что разговор становится перспективным.
– Вы что же, всегда говорите только о поэзии?
– Да, – сказал Пушкин. – Всегда, когда волнуюсь.
Звонко закликал пролетающий над дорогой дятел.
– Ах, – Пушкин перевел взгляд с тонущего в ослепительном розовом свете силуэта Марии Раевской на небо, – Вы слышите? Соловей.
Когда въезжали в Тамань, им овладела элегическая тоска. Снова предстояло работать, возможно, рисковать, а хотелось ехать, мечтать о Марии и том, что службы никакой нет. Вспомнилось старое, им самим любимое:
В кругу чужих, в немилой стороне,
Я мало жил и наслаждался мало!
И дней моих печальное начало
Наскучило, давно постыло мне!
К чему мне жизнь, я не рождён для счастья…
Ехал, глядя в окно невидящими глазами, шептал эти строки и думал, что ничего он, в сущности, не представляет собою. Повзрослевший, уже проживший лучшую часть своей жизни – где? с кем? в Коллегии переводчиком, потом тайным агентом, не любя при этом свою работу, чувствуя, что занимается не тем, не стихами, не любовью, а презираемой многими службою. Много ли проку в том, что он никогда не ловил и не будет ловить политических, а только иностранных шпионов? Двадцать один год. Не женат, любил многих, но надолго не сошёлся ни с кем и даже не тоскует об этом, влюблён сейчас, но что такое любовь? Пусть она ему откажет, – бросится ли он в море или залезет в петлю (бедняга Багратион!)? Нет, будет жить, утешится б… ми и вином, а завтра полюбит снова, напишет о том хорошие стихи, и так будет кружить на пути своём и вновь возвращаться…