Была середина июля, в душе, подобно сирени, распускалась любовь, и наверное поэтому как-то по-праздничному воспринималась мной эта влажная от дождя, сотканная из камня и мрамора, ещё непонятная мне до конца северная столица.
Хорошо помню одно выражение, которое довольно часто повторяла тогда Ирина. «Жизнь, – говорила она, – это чудесное приключение, достойное того, чтобы ради удач терпеть и неудачи».
Она ещё не знала, что я готов на всё что угодно, но только терпеть неудачи я больше не собирался. Я слушал её, я её понимал, любовался ею. И она мне казалась самой воздушной, самой возвышенной и вместе с тем самой соблазнительной женщиной на свете. У меня было предчувствие, что именно она сделает из меня настоящего мужчину, преподаст мне урок настоящей нежности. Пустит меня в свое внутренне тепло, разогретое всполохом страсти, а потом мы вместе начнем строить нашу длинную, честную и счастливую жизнь.
Когда мы, мокрые от дождя, опьяненные первыми минутами нашего сближения, укрылись от крупных капель под одной из арок огромного здания Адмиралтейства, она обняла меня за талию и, настороженно глядя в мои глаза снизу вверх, шутливым голосом спросила:
– Скажи мне, юный друг. Я тебе хотя бы чуточку нравлюсь? Я похожу на Розу Люксембург или хотя бы на Клару Цеткин?
– Я не знаю, – искренне ответил я, опуская глаза.
– Будь хотя бы снисходителен ко мне. Как были снисходительны к женщинам все истинные социал-демократы. И сними эти дурацкие сапоги. В них ты похож на революционера тридцатых годов.
– Ладно.
– Ну, разве так отвечают девушке, милый мой. Ты должен быть заботливым. Это право мужчины.
– Я не хотел тебя обижать. Просто я ещё не привык свободно разговаривать с женщинами на такие темы… Мой идеал Павка Корчагин.
– А хочешь, я покажу тебе Исаакиевскйй собор? – вдруг спросила она, круто меняя тему разговора.
– Хочу, – ответил я.
– Тогда пойдем. Дождь, кажется, перестал, – чувствуешь?
Она выставила из-под арки маленькую, просвечивающую насквозь ладонь и стала ловить в неё последние редкие капли.
– Да, – ответил я и осторожно взял её мокрую руку в свою, как будто сорвал яркий и дорогой цветок.
Так мы и шли до самого собора через весь Александровский садик, взявшись за руки, мимо горящих ярким пламенем гвоздик, мимо отцветающих на просторных клумбах тюльпанов, мимо седовласых стариков на скамейках и воркующих в песочницах юнцов.