Дело в том, что в своей новой должности (до того он работал в ЦК комсомола) Овчаренко сразу «отметился» погромной публикацией о героях знаменитого судебного «Дела четырех» – самиздатовцев Гинзбурга, Галанскова, Добровольского и Лашковой, которое в истории болезни России обозначило рождение и правозащиты, и «Хроники текущих событий» – можно сказать, «Искры» диссидентского движения.
«Мастера искажения истины, а заодно с ними те, кто не дал себе труда задуматься над случившимся, силятся представить Гинзбурга, Галанскова и Добровольского этакими кроткими созданиями, которые в худшем случае просто не ведали, что творят, – писал Овчаренко в статье под названием «В лакеях». – И тут же следуют пространные рассуждения о необходимости скидки на молодость, о неизбежных заблуждениях юности. Полноте, господа! Речь ведь идет не о детских шалостях. И не о баловстве пером только что выпорхнувших из-под родительской опеки юнцов. Люди, представшие перед судом, уже далеко не отроки…» и т. д. «Преступная деятельность Гинзбурга, Галанскова, Добровольского и Лашковой полностью изобличена. Их вина неопровержимо доказана показаниями большого числа свидетелей, многочисленными документами, вещественными уликами, авторитетными заключениями экспертов…»
«Полноте, господа!» – как эта прокурорская стилистика а ля Вышинский не соответствовала моему представлению о сверкающем иронией молодом фельетонисте – выпускнике УрГУ! Это был урок от противного: вот во что могут превратиться люди… Их оставляет даже чувство родной речи.
«Тема» Феликса Овчаренко невольно побуждает затронуть страницы газеты, о которых ну никак не хотелось бы вспоминать. Потому что стыдно. Но… без них она, «Комсомолка», не могла бы существовать. Генетически, по своему комсомольскому происхождению обязана была подтверждать приверженность тоталитарной власти, в первую очередь – поддержкой совдеповской идеологии. А тут уж и не до правды, и не до чистоплотности.
…В конце 1961 года вниманию читателей представили «Цену шумного успеха». Статья о концерте в ленинградском Дворце искусств имени К. С. Станиславского. «Двери дворца были в этот день у́же, чем ворота рая. Здесь рвали пуговицы, мяли ребра и метался чей-то задавленный крик: «Ой, мамочка!..»
На сцену вышел ведущий и не без изящества произнес: