– Нет, мистер, теперь даже гробик в чертовой повозке не оставишь, – сетует папин приятель. – Вот я как-то раз оставил, ну, за пинтой зашел, так сперли, представляете?! Ладно еще пустой был, но все равно. Окаянные времена настали, ох, окаянные. – Он поднимает свою пинту, и делает большой глоток, а потом с глухим стуком ставит кружку обратно на гроб.
– Еще минутку сынок и пойдем, – кивает мне папа.
Он тоже делает большой глоток, но, когда ставит кружку на гроб, я ее убираю.
– Это гроб Юджина. Я расскажу маме, что ты кружку на него ставишь.
– Тише, сынок. Тише.
– Еще по пинте, мистер? – спрашивает его собеседник.
– Подожди на улице, Фрэнсис, – говорит папа.
– Нет.
– Ну же, будь умницей.
– Нет.
– Да если б мой сын со мной спорил, я б ему такого пинка дал, что он бы до самого графства Керри летел. Как можно отцу перечить, да еще в такой скорбный день! Если уж пинту по случаю траура нельзя выпить, то для чего жить-то вообще? – возмущается папин приятель.
– Ладно, пойдем, – говорит папа.
Они допивают пинты и рукавами вытирают бурые следы от кружек на гробе. Папин приятель забирается на козлы, а мы с папой садимся в повозку. Папа крепко прижимает гробик к груди. У нас дома полно взрослых: мама, бабушка, тетя Эгги, ее муж Па Китинг, дядя Пэт Шихан и дядя Том Шихан – мамин старший брат, который раньше даже близко к нам не подходил, потому что терпеть не может тех, кто с Севера. Дядя Том не один, а с женой, Джейн. Она из Голуэя, и про нее говорят, что она на испанку похожа, поэтому с ней никто из родственников не разговаривает.
Человек из паба забирает у папы гробик и заносит его в комнату.
– О, Господи, нет, нет, – стонет мама.
Папин приятель сообщает бабушке, что скоро вернется и отвезет нас на кладбище.
– Не вздумай сюда пьяным являться, – грозит ему бабушка. – Ребеночек и так при жизни настрадался и заслуживает лучшего отношения, и я не потреплю тут пьяного кучера, который того и гляди с повозки свалится.
– Я, миссус, уж столько детей свез на кладбище и ни разу не свалился ни с высокой повозки, ни с низкой.
* * *
Мужчины снова пьют пиво из бутылок, а женщины потягивают шерри из стеклянных банок.
– Мое пиво, мое пиво, – сообщает всем дядя Пэт.
– Ну, конечно, твое, Пэт. Никто на него не покушается, – успокаивает его бабушка.
Потом он начинает твердить, что споет «Дорогою в Рашин», но Па Китинг говорит: