Сую свой нос в его сумку: достаю аккуратно сложенные бумажные пакеты, в которых… О боже, трусы! Надо же, животные тоже носят белье. Конечно, разглядывать его я не собираюсь. Откладываю пакеты с бельем и носками, натыкаюсь на четки среди маек и трико, маленькую книжечку на арабском, в которой куча пометок, и на фотоальбом. Старый, затертый и напичканный фотографиями. Забавно, что кому-то такая древность нравится.
Убедившись, что вода до сих пор шумит, осмеливаюсь заглянуть внутрь.
Первая фотография совсем старая, черно-белая, сделанная годах в семидесятых или начале восьмидесятых. Бородатый мужчина, женщина в платке и двое детей: мальчик лет трех и малыш в пеленках. На следующем фото только дети. Уже постарше. Малышом оказывается пучеглазая девочка с пышными кудрями. Я невольно улыбаюсь, глядя, как она жмется к братику. Помню, как тоже в детстве любила тисканья Богдана.
Перелистываю страницу. Девочка уже старше. Трудно сказать точно, наверное, ей лет четырнадцать-шестнадцать. Она в платке, отчего может казаться старше. И меня одолевает тоска. В моем окружении ценится вызывающая обнаженность девушек. Тебя засмеют, если ты будешь скованной. А от этой девочки веет чистотой, невинностью, от которой щемит в груди.
— Моя сестра.
Я подпрыгиваю от голоса Самира. Словно гром среди ясного неба. Прикрываю рот рукой, заглушая истошный кошачий визг.
Самир смотрит на меня, чуть изогнув бровь. Его мокрые волосы зачесаны назад, по смуглой груди стекают капли воды, спускаясь по рельефному животу к полотенцу на бедрах. Он четким движением надевает на шею кожаный тумар на шнурке и аккуратно забирает у меня фотоальбом.
— Попросили бы, я сам показал бы вам семью, Элла Валентиновна. У меня от вас секретов нет.
Уже одна эта реплика настораживает. Люди, у которых тайн нет, об этом не твердят, потому что в этом нет нужды.
От его непроницаемого взгляда мне некомфортно. Воздух вокруг разряжается. Комната вновь уменьшается.
— Можете не извиняться за то, что перерыли мои вещи. — Самир указывает на кучу помятой мной одежды на столе. — Однажды я перерою ваши. И мы будем в расчете.
Уголок его губ лояльно приподнимается, и меня отпускает. Вовсе не чудовище. Не обидчив. Шутит. Зря я предвзята к нему. Отец не доверил бы меня непорядочному человеку.
— Ну и какие планы на сегодня? — приводит он меня в чувство, отложив альбом. — Валентин Борисович просил не затягивать с делами, а то его секретарша испортит ему поездку своими звонками. Вселим в нее уверенность в отсутствии поводов для паники?