У распахнутой двери кабинета я остолбенел: по комнате словно пронесся смерч. Кресло перевернуто, ящики стола выдернуты, книги сметены со стеллажей, картины сброшены со стен, ковер завален бумагами и осколками.
Тишина стала казаться западней. Я сделал шаг назад, вытащил телефон, набрал 911. Севшим голосом сообщил диспетчеру, что мой дом взломан, дал адрес. Нет, грабителей я не видел, никакой подозрительной машины не заметил. Нет, я не знаю, есть ли прямо сейчас внутри кто-нибудь. Думаю, что нет, но дом большой, в нем легко спрятаться. Спасибо, выходить на улицу или запираться в ванной я все же не стану. Пять минут? Жду.
Сейчас я сильно пожалел, что у меня нет огнестрельного оружия. С пистолетом в руке я чувствовал бы себя увереннее. Через приложение на мобильнике включил свет во всем доме. С оружием или без – если внутри кто-то таится, я собираюсь найти его. Кухонное окно, выходившее в задний сад, оказалось разбито, из пробоины неприятно дуло. В верхнем ящике нашелся огромный мясной тесак, и это была первая хорошая новость за весь этот вечер. Все-таки оружие хирурга – нож, многолетняя практика не подведет. Я знал, куда им бить так, чтобы противник больше никогда не встал.
Поднялся по лестнице. В спальне тоже никого не оказалось, но и здесь повсюду следы взлома: ящики в комоде и тумбочках вырваны, вся одежда в гардеробной сброшена с полок и плечиков, на полу груда рубах, пиджаков, свитеров и джинсов. При этом у изголовья постели лежали не тронутые новенькие TAG Heuer Aquaracer, а ведь не заметить их было невозможно.
Вихрь разрушения пронесся по всем комнатам. Я вернулся в кабинет, поднял с пола одну из иранских миниатюр. Стекло было расколото, пожелтевшее паспарту отодрано, узорная рамка безжалостно расщеплена. Эти миниатюры хранились в семье уже несколько поколений, но никакой художественной ценности не представляли. Картинки из тех, что продавались в начале XX века в Тегеране на каждом углу. Неудивительно, что их не стали красть, но зачем вырвали из рамок, смяли и испортили? Может, искали что-то на обороте?
Зато новенький, дорогущий Canon продолжал красоваться на полке. И персидский ковер лежал на своем месте. А старый комп времен юрского периода, не выброшенный только по лени, исчез со стола. На полу валялся ящик от старого цейсовского микроскопа, самой дорогой мне семейной реликвии. Я поднял его и задохнулся от бешенства. Вишневое дерево треснуло при падении, сам микроскоп был сломан. Это в его окуляр смотрел мой прадед на фотографии. Четыре поколения моих предков хранили этот микроскоп, мать передала мне его, когда я поступил в Гарвардскую медицинскую школу. Он был эстафетной палочкой, перешедшей ко мне от первого Александра Воронина, лейб-медика персидских шахов.