– Поедешь к бабушке, – заявила она мне.
Перед отъездом в деревню мама проговорила кучу денег по междугороднему телефону, объясняя бабушке «режим питания».
– Поменьше мучного, побольше белков, фруктов, овощей. Завтрак полноценный, ужин легкий.
На самом деле мама никогда не говорила такими словами. Обычно она выражается прямо и просто. Видимо, это она от волнения. Бабушка на том конце провода половину не слышала по причине плохой связи, половину не понимала.
– Будет она полной, не волнуйся! – кричала в ответ бабушка. – Откормлю. Денег хватит. Цены на рынке пока не поднялись. – Видимо, бабушка расслышала слово «полноценный».
Меня отправили в деревню. Бабушка внучку не узнала: проводница высадила меня с чемоданом на перрон и захлопнула дверь – поезд стоял две минуты.
Бабушка в этот момент металась по перрону в поисках внучки. Признавать в худосочной девочке с синевой под глазами и гипертрофированными коленными чашечками собственную родную кровь она отказывалась. Ее можно понять – за стеклом серванта, на самом видном месте, стояла фотография, где я – пухлый младенец с перевязочками на ногах и руках – сижу в коляске с баранкой в руке.
Поскольку бабушку я тоже плохо помнила, то тихонечко стояла на одном месте, как велела мама, и молча смотрела на эту бабулю с огромной грудью и таким же огромным, обтянутым платьем животом.
Когда поезд тронулся и на перроне остались только мы вдвоем, бабушка кинулась ко мне.
– Манечка? – осторожно спросила она.
– Бабушка? – так же недоверчиво поинтересовалась я.
– Господи! – выдохнула бабушка. – Ольга-фашистка, до чего ребенка довела! – Бабушка заплакала.
– Ольга-фашистка, до чего ребенка довела? – кричала она в телефонную трубку в кабинке межгорода так, что слышало все почтовое отделение.
Я сидела на лавочке и поедала халву, купленную на вокзале, – зеленую, в промасленной бумаге, прилипшей кусками к брикетику, жутко пахнущему подсолнечным маслом и семечками. Ела, запихивая ее двумя руками в рот. Бабушка смотрела на меня из кабинки и опять начинала подвывать от жалости, не забывая кричать в телефонную трубку:
– Ольга-фашистка! Ты кого мне прислала? Она же как Ривка из концлагеря!
Надо сказать, у бабушки-фронтовички «фашистка» было самым страшным проклятием и самым ругательным словом. Так обзывала она и курицу, которая не несла яйца, и кошку, которая опять окотилась в курятнике, и продавщицу Зинку, которая держала в морозилке дефицитное сливочное масло и никак не хотела его «выкладывать на прилавок». А Ривка была бабушкиной подругой детства, которая прошла концлагерь и приехала к ней в деревню лысая, еле держащаяся на ногах.