– Нет, не новая, – довольно резко ответила Лёка. – Мы знакомы давно, и Инга – просто моя подруга.
– А‑а, понятно, – расхохотался молодой человек. – Значит, просто Инга. Извини, попутал. Сама
понимаешь…
Он многозначительно не договорил и вновь
вскинул брови. Инга ответила ему таким же нагловатым взглядом. Это был длинный,
худой и прямой, как циркуль, парень лет тридцати в протертых до дыр джинсах и
широком, будто снятом с чужого плеча, свитере; с длинными непромытыми патлами пегого цвета,
стянутыми сзади аптечной резинкой, с нездоровой кожей и крупными желтыми
зубами. В его янтарных глазах разливалась ленивая томность, но казалась она
обманчивой, как безмятежность разомлевшего на солнце тигра.
– Это Степан, наш новый гитарист, – наконец‑то представила его Лёка. И с восторгом
выдохнула: – Он – чудо! Последняя находка Макара. Ты, Инга, обязательно должна
прийти на наш концерт, чтобы убедиться в том, что Степан – гений! Что он с
гитарой вытворяет – это надо только слышать.
– Я же сказала, что приду, – с улыбкой напомнила Инга. – А уж после таких слов – тем более.
– Буду стараться специально для вас, мадемуазель, – церемонно поклонился
Степан и уселся на свободный стул. Судя по всему, он собирался развить
знакомство, но Инга жестом подозвала официантку, чтобы расплатиться.
– Как, уже? – огорчились хором Лёка со Степаном.
– У меня через полчаса рабочая встреча. Так что, увы…
Степан запротестовал, говоря, что счет оплатит
он. Но Инга решительно щелкнула кошельком и выложила банкноту.
– Ох уж этот феминизм, – недовольно процедил сквозь зубы парень и с упреком покосился на Лёку:
– А тебя, моя дорогая, вообще не в ту степь занесло.
Дослушивать его Инга уже не стала, попрощалась
и ушла.
* * *
Это был всегда один и тот же сон, сплетенный
из нитей реальных событий, домыслов и тайных, но хлещущих бурным потоком во сне
порочных желаний.
Он тихо, на цыпочках, входил в комнату,
большую часть которой занимала огромная кровать, и видел девушку, сидящую к
нему спиной. Падающий в открытое окно солнечный свет нежно очерчивал тонкий
силуэт, повторяя в точности все его плавные изгибы. Было что‑то священное в
этой картине – заключенная, как в рамку, в золотое сияние обнаженная фигура.
Святость и невинность, дьявольское искушение и порок.