- Тебе какое дело? - парирую хмуро. - Я иду, тебя не задеваю.
Там, - тычу большим пальцем за спину на ходу, - даже на три буквы
никого не послал из простых людей, не говорю уже, ногтем не тронул.
Охрана базара не в счёт, - оговариваюсь точности ради. - А что я
про окружающий народ думаю, то сугубо моё дело. Даже менталисты
пока мыслей прочесть не смогли! - вырывается на автомате. -
Моих.
- Люди устали от однообразия власть предержащих. Аппарат
угнетения любого свободомыслия в Соте работает хоть и похуже, чем в
столицах да по Империи в целом, но всё равно работает, - пенсионер
принимается вещать, найдя свободные уши, как будто я его о чём-то
спрашивал. - Богатым и сильным до бедных и слабых дела нет, а если
кто-то снизу наверх поднимается, то...
А вот здесь навостряю уши. Интересно, что дальше скажет:
- То?
- Знаешь, какая-то тройка лет - и ещё одним козлом больше
становится! - он словно удивлён собственным словам. - Когда люди до
власти и денег в наших краях дорываются, как подменяют их!
Нормальный человек ещё вчера был - а сегодня клейма ставить негде.
Семейство Воронцовых знаешь?
- Графа Серёгу только если, - в этом месте начинаю веселиться. -
Даже достаточно тесно знакомы.
- Вот у этого графа Серёги есть дядя, кстати, большой начальник
в столице, по тому же направлению...
Хренасе ещё раз. Мотать на ус, запоминать каждую букву. После
дома рассортируем услышанное.
- ... Отец этого дяди в своё время, - продолжает заслуженный
пенсионер, - с самых низов выбирался. Что ты знаешь о Высшей
Торговой Гильдии?
- Только то, что кое-кто оттуда на мою усадьбу облизывается, -
отвечаю мрачно. - Как бы не те же Воронцовы, только другая их
ветвь, купеческая.
- Тот Воронцов, о котором я сейчас говорю, в своё время на
востоке Империи и школы за свой счёт открывал, и храмы строил, и
нуждающимся помогал без оглядки.
- Жаль, следующая родня пошла, не в коня овёс, - замечаю,
сворачивая за угол.
- Не следующая, - качает головой старикан. - Он сам. Как монарх
тогдашний его в столицу призвал, словно подменили человека:
заносчивый стал, добро перестал делать и, что гораздо хуже, добро
других людей в свой адрес перестал помнить.
- Козлина, - резюмирую услышанное. - Правильно ты в самом начале
сказал. По мне, самый страшный грех - неблагодарность.
- Остальные почему-то тоже, почти все. Один сценарий: как чуть
над другими приподнялись, особенно при дворе - тут же испортились.
Знаешь, - дед доверительно хихикает, - мне с высоты лет кажется,
что у нас в Столицах, причём в обеих, словно воздух
заколдовали!